Варвара Петровна в тот же день написала к Nicolas и умолялаего хоть одним месяцем приехать раньше положенного им срока. Но все-такиоставалось тут для нее нечто неясное и неизвестное. Она продумала весь вечер ивсю ночь. Мнение «Прасковьи» казалось ей слишком невинным и сентиментальным.«Прасковья всю жизнь была слишком чувствительна, с самого еще пансиона, –думала она, – не таков Nicolas, чтоб убежать из-за насмешек девчонки. Тутдругая причина, если точно размолвка была. Офицер этот, однако, здесь, с собойпривезли, и в доме у них как родственник поселился. Да и насчет Дарьи Прасковьяслишком уж скоро повинилась: верно, что-нибудь про себя оставила, чего нехотела сказать…»
К утру у Варвары Петровны созрел проект разом покончить покрайней мере хоть с одним недоумением – проект замечательный по своейнеожиданности. Что было в сердце ее, когда она создала его? – трудно решить, даи не возьмусь я растолковывать заранее все противоречия, из которых он состоял.Как хроникер, я ограничиваюсь лишь тем, что представляю события в точном виде,точно так, как они произошли, и не виноват, если они покажутся невероятными.Но, однако, должен еще раз засвидетельствовать, что подозрений на Дашу у ней кутру никаких не осталось, а по правде, никогда и не начиналось; слишком онабыла в ней уверена. Да и мысли она не могла допустить, чтоб ее Nicolas могувлечься ее… «Дарьей». Утром, когда Дарья Павловна за чайным столиком разливалачай, Варвара Петровна долго и пристально в нее всматривалась и, может быть вдвадцатый раз со вчерашнего дня, с уверенностию произнесла про себя:
– Всё вздор!
Заметила только, что у Даши какой-то усталый вид и что онаеще тише прежнего, еще апатичнее. После чаю, по заведенному раз навсегдаобычаю, обе сели за рукоделье. Варвара Петровна велела ей дать себе полныйотчет о ее заграничных впечатлениях, преимущественно о природе, жителях,городах, обычаях, их искусстве, промышленности, – обо всем, что успелазаметить. Ни одного вопроса о Дроздовых и о жизни с Дроздовыми. Даша, сидевшаяподле нее за рабочим столиком и помогавшая ей вышивать, рассказывала уже сполчаса своим ровным, однообразным, но несколько слабым голосом.
– Дарья, – прервала ее вдруг Варвара Петровна, – ничего утебя нет такого особенного, о чем хотела бы ты сообщить?
– Нет, ничего, – капельку подумала Даша и взглянула наВарвару Петровну своими светлыми глазами.
– На душе, на сердце, на совести?
– Ничего, – тихо, но с какою-то угрюмою твердостию повторилаДаша.
– Так я и знала! Знай, Дарья, что я никогда не усомнюсь втебе. Теперь сиди и слушай. Перейди на этот стул, садись напротив, я хочу всютебя видеть. Вот так. Слушай, – хочешь замуж?
Даша отвечала вопросительным длинным взглядом, не слишком,впрочем, удивленным.
– Стой, молчи. Во-первых, есть разница в летах, большаяочень; но ведь ты лучше всех знаешь, какой это вздор. Ты рассудительна, и втвоей жизни не должно быть ошибок. Впрочем, он еще красивый мужчина… Однимсловом, Степан Трофимович, которого ты всегда уважала. Ну?
Даша посмотрела еще вопросительнее и на этот раз не только судивлением, но и заметно покраснела.
– Стой, молчи; не спеши! Хоть у тебя и есть деньги, по моемузавещанию, но умри я, что с тобой будет, хотя бы и с деньгами? Тебя обманут иденьги отнимут, ну и погибла. А за ним ты жена известного человека. Смотритеперь с другой стороны: умри я сейчас, – хоть я и обеспечу его, – что с нимбудет? А на тебя-то уж я понадеюсь. Стой, я не договорила: он легкомыслен,мямля, жесток, эгоист, низкие привычки, но ты его цени, во-первых, уж потому,что есть и гораздо хуже. Ведь не за мерзавца же какого я тебя сбыть с рук хочу,ты уж не подумала ли чего? А главное, потому что я прошу, потому и будешьценить, – оборвала она вдруг раздражительно, – слышишь? Что же ты уперлась?
Даша всё молчала и слушала.
– Стой, подожди еще. Он баба – но ведь тебе же лучше.Жалкая, впрочем, баба; его совсем не стоило бы любить женщине. Но его стоит забеззащитность его любить, и ты люби его за беззащитность. Ты ведь меняпонимаешь? Понимаешь?
Даша кивнула головой утвердительно.
– Я так и знала, меньше не ждала от тебя. Он тебя любитьбудет, потому что должен, должен; он обожать тебя должен! – как-то особеннораздражительно взвизгнула Варвара Петровна. – А впрочем, он и без долгу в тебявлюбится, я ведь знаю его. К тому же я сама буду тут. Не беспокойся, я всегдабуду тут. Он станет на тебя жаловаться, он клеветать на тебя начнет, шептатьсябудет о тебе с первым встречным, будет ныть, вечно ныть; письма тебе будетписать из одной комнаты в другую, в день по два письма, но без тебя все-таки непроживет, а в этом и главное. Заставь слушаться; не сумеешь заставить – дурабудешь. Повеситься захочет, грозить будет – не верь; один только вздор! Неверь, а все-таки держи ухо востро, неровен час и повесится: с этакими-то ибывает; не от силы, а от слабости вешаются; а потому никогда не доводи допоследней черты, – и это первое правило в супружестве. Помни тоже, что он поэт.Слушай, Дарья: нет выше счастья, как собою пожертвовать. И к тому же ты мнесделаешь большое удовольствие, а это главное. Ты не думай, что я по глупостисейчас сбрендила; я понимаю, что говорю. Я эгоистка, будь и ты эгоисткой. Яведь не неволю; всё в твоей воле, как скажешь, так и будет. Ну, что ж уселась,говори что-нибудь!
– Мне ведь всё равно, Варвара Петровна, если уж непременнонадобно замуж выйти, – твердо проговорила Даша.
– Непременно? Ты на что это намекаешь? – строго и пристальнопосмотрела на нее Варвара Петровна.
Даша молчала, ковыряя в пяльцах иголкой.
– Ты хоть и умна, но ты сбрендила. Это хоть и правда, что янепременно теперь тебя вздумала замуж выдать, но это не по необходимости, апотому только, что мне так придумалось, и за одного только Степана Трофимовича.Не будь Степана Трофимовича, я бы и не подумала тебя сейчас выдавать, хоть тебеуж и двадцать лет… Ну?
– Я как вам угодно, Варвара Петровна.
– Значит, согласна! Стой, молчи, куда торопишься, я недоговорила: по завещанию тебе от меня пятнадцать тысяч рублей положено. Я ихтеперь же тебе выдам, после венца. Из них восемь тысяч ты ему отдашь, то естьне ему, а мне. У него есть долг в восемь тысяч; я и уплачу, но надо, чтоб онзнал, что твоими деньгами. Семь тысяч останутся у тебя в руках, отнюдь ему недавай ни рубля никогда. Долгов его не плати никогда. Раз заплатишь – потом необерешься. Впрочем, я всегда буду тут. Вы будете получать от меня ежегодно потысяче двести рублей содержания, а с экстренными тысячу пятьсот, кроме квартирыи стола, которые тоже от меня будут, точно так, как и теперь он пользуется.Прислугу только свою заведите. Годовые деньги я тебе буду все разом выдавать,прямо тебе на руки. Но будь и добра: иногда выдай и ему что-нибудь, и приятелямходить позволяй, раз в неделю, а если чаще, то гони. Но я сама буду тут. А колиумру, пенсион ваш не прекратится до самой его смерти, слышишь, до его толькосмерти, потому что это его пенсион, а не твой. А тебе, кроме теперешних семитысяч, которые у тебя останутся в целости, если не будешь сама глупа, ещевосемь тысяч в завещании оставлю. И больше тебе от меня ничего не будет; надо,чтобы ты знала. Ну, согласна, что ли? Скажешь ли, наконец, что-нибудь?
