дышат письма Василия и к св. Мелетию Антиохийскому, и к Амвросию Медиоланскому, и к Епифанию Кипрскому, и к Асхолию Фессалоникийскому.[106]
Из писем можно видеть, как скоро и верно мог узнавать св. Василий лучших из современных ему пастырей церквей. «Все здешнее, – писал он св. Мелетию, – исполнено болезней, и мне одно прибежище от зол – мысль о твоей святости; и сию мысль яснее во мне делает беседа с тобою чрез письма, исполненные всякой мудрости и благодати. Посему, когда беру в руки письмо твое, прежде всего смотрю на его меру, и чем более избыточествует оно величиною, тем для меня любезнее. Притом во время чтения при каждом встречающемся слове радуюсь, но, приближаясь к концу письма, начинаю огорчаться. Так все, что ни говоришь в письме, исполнено доброты».[107] Поэтому-то и св. Мелетия, так же, как св. Афанасия Александрийского, Василий убедительно просил не оставлять его своими письмами и молитвами.[108] Св. Епифаний спрашивал Василия о племени магусеев, населявших Каппадокию и происходивших от древних поселенцев вавилонских. Давая ответ на этот вопрос, Василий употребил несколько таких выражений, которые показывают, что св. Епифаний имел чистую и нелестную любовь к нему и при всей широте моря и суши, которая разделяла их, услуживал ему всевозможным попечением. Св. Амвросию Василий оказал особенное уважение тем, что препроводил в Медиолан мощи его предшественника Дионисия, скончавшегося в заточении в Армении или Каппадокии. Исполнение этого желания особенно трудно было потому, что жители той страны, где сохранялись мощи Дионисия, почитали его отцом и заступником своим и потому, естественно, не хотели разлучаться со столь дорогим для них сокровищем. Но Василий, несмотря и на обильные их слезы, переслал мощи Дионисия Миланского к его преемнику.
Для блага Церкви, страдавшей от ариан, св. Василий считал нужным поддерживать знакомство и со светскими сановниками и придворными лицами и действительно умел извлекать существенную пользу из этого знакомства. Некоторые из этих сановников извещали Василия о том, что делалось при дворе, и особенно о происках и затеях ариан, приближенных к Валенту, а другие за честь себе ставили исполнять просьбы и ходатайства Василия о невинных страдальцах. Из них особенным уважением и расположением к Василию известны граф Терентий, живший в Антиохии, графы Магниниан, Иовин, Аркадий, бывший консул Виктор, военачальники Андроник и Кандидиан, начальники областей Каллисфен, Антипатр, магистр Софроний, Траян, содержавший на своем иждивении более тысячи воинов,[109] и даже ипарх Модест. Видно, что эти лица достойны были любви Василия, ибо всем им он пишет свои письма с искренним уважением. Вот, например, начало письма Кандидиану: «С особенным уважением взял я в руки письмо твое, как бы известие о каком государственном деле, и, пока разламывал восковую печать, смотрел со страхом, как ни один обвиненный спартанец не смотрит на лакедомонский свиток».[110] Подобное и в письме к консулу Виктору. «Причина моего молчания, – говорит он здесь, – очень ясна: я боялся беспокоить такого мужа. Если же к прочим своим доблестям присоединил ты и то, что не только принимаешь присылаемые нами письма, но требуешь и тех, которые не были присланы, то вот смело тебе пишу и впредь буду писать, моля Бога вознаградить тебя за честь, оказываемую мне, и благодаря Его за то, что продолжаешь помнить обо мне и, несмотря ни на какую клевету, не уменьшаешь любви ко мне, которую, по самому правдолюбивому суждению, однажды решился возыметь ко мне».[111] Особенно уважали Василия Авургий и магистр Софроний; посему к ним чаще других обращался святитель со своими просьбами. «За многих ходатайствовал я пред твоею досточестностью, – так говорит он в одном из писем к Авургию, – и в довольной мере был полезен утесненным»;[112] а в письме к Софронию между прочим читаются такие слова: «Облагодетельствованных для меня твоим великодушием нелегко перечислить, так как твоей степенности всегда угодно было оказывать ко мне внимание и не малым кажется доставить мне удовольствие».[113] Ипарх Модест, после того как получил исцеление от своей болезни по молитвам Василия, сделался искренним его покровителем. Посему св. Василий со смелостью начинал ему письма такими выражениями: «По преизбытку чести, какую мне оказываешь, заключаю, что множество моих писем не причинит никакого беспокойства твоему великодушию».[114] В другом письме к Модесту Василий пишет: «Хотя и много в том смелости, чтобы представлять такому человеку просьбы свои в письмах, но уважение, какое прежде ты мне оказывал, не дает в сердце моем места робости».[115]
О свойствах Василия как архипастыря на основании собственных его писем можно сказать следующее. На степени церковные св. Василий возводил только людей, довольно испытанных и известных строгостью своей жизни.[116] Потому духовенство кесарийское вело столь скромную и тихую жизнь, что св. Василию вовсе почти некого было из своего причта посылать с письмами при частых его сношениях с ближними и отдаленными епископами. «Никто из моего причта, – говорил он сам, – не занимается торговлей, не любит проживать на стороне; многие берутся только за искусства, требующие сидячей жизни, и тем снискивают себе насущное пропитание».[117]
Меры, какими пользовался свт. Василий для вразумления и исправления нерадивых о своем совершенстве, были большей частью кротки. «Часто улыбка его, – говорит Григорий Богослов, – служила похвалою, а молчание – выговором, подвергающим злое укоризнам собственной совести».[118] Подтверждение сим словам Григория можно найти в собственных письмах Василия, и особенно по делам о диаконе Гликерии и о похитителях дев. Один диакон по имени Гликерий, собрав несколько дев, из которых иные пришли к нему добровольно, а иные против воли, обещался быть руководителем и наставником их в духовной жизни, а при этом оказывал презрение и к пресвитеру своему, и к хорепископу, и к самому Василию и, разумеется, возбудил своим поведением в городе смятение, толки, пересуды. Любвеобильный архипастырь вслед за хорепископом сделал диакону только небольшой словесный выговор, но вместо исправления диакон ночью убежал вместе с соблазненными девами из своего села и поселился в Назианзе. Для прикрытия позора епископ Назианзский дал убежище девам в своем доме. Узнав об этом, Василий просил своего друга Григория Богослова убедить диакона возвратиться с девами или по крайней мере отослать дев на родину, а самому преступнику обещал совершенное прощение. Но чем кончилось дело, неизвестно.[119]
Из другого письма Василиева видно, что он принял для себя за правило сделавших зло не выдавать гражданским властям, но и не избавлять тех, которые выданы.[120] Поэтому он не дозволил
