дольше терпеть и взял слово:
– Послушайте, парни, я хочу кое-что сказать. Юитиро М. был истинный японец, мудрец, мастер. Он уважал «Кодекс бусидо», остров Сикоку и альпинизм. Думаю, он читал и Мисиму, и Ли Бо, но об этом мы никогда не говорили. Однажды я встречал его на платформе дижонского вокзала: ему было тогда восемьдесят восемь, и длинные седые волосы обрамляли его лицо воина сёгуна. За тридцать лет до этого он уже приезжал во Францию по приглашению одного горнолыжного курорта, чтобы рассказать про свое восхождение на Эверест. Фильм длился недолго. Было видно, как он медленным шагом поднимается на вершину. Там он надел лыжи и стало ясно, что он собирается съехать по южному склону. Надо видеть этот склон в два километра высотой, перерезанный порогами скал, наростами льда: сама мысль о лыжах при виде него – безумие. Но Юитиро не медлил: он ринулся вниз по склону, прямым спуском. Раздался крик («Банзай»?). Вдруг японец раскрыл парашют, и разноцветный купол взлетел за его спиной, но не замедлил движения лыжника. Две мучительных минуты. Таща за спиной этот бутон, лыжник подскакивал на торчащих уступах, но продолжал свой неумолимый полет, чудом не расшибаясь. Поначалу ему удавалось держаться на ногах, но очень скоро он завалился набок и теперь скользил на спине, ногами вперед. Лыжи он потерял: было заметно, как одна крутится в углу экрана, падая в бездну. Парашют цеплял снег, и мы с волнением смотрели, как Юитиро пытается взяться за стропы. Хотел ли он удержаться за эту жалкую тряпку? Вот он спрыгнул с выступающей скалы, но перевернулся вниз головой и стал падать дальше. Человек висел на парашюте как сломанная марионетка, с которой забавляется гора. Но вот склон стал пологим, и падение кончилось. Когда подоспели его помощники, уверенные, что сейчас заберут труп, Юитиро изрек фразу, достойную Гераклита: «Это победа? Или провал? И какая разница?» Фильм имел большой успех, в Юитиро видели самурая наших дней, пошедшего на этот абсурдный подвиг во славу красоты Эвереста, горы, которую непальцы называют Сагарматха, «Мать богов».
И вот тридцать лет спустя он снова едет во Францию, в Дижон, по приглашению одной организации, показывающей документальные фильмы о приключениях. Он только что покорил Эверест в возрасте восьмидесяти восьми лет, тем самым став старшим из его покорителей. Мы ждали его на перроне втроем или вчетвером. Он вышел из вагона в анораке и теплых сапогах горнолыжника – это было как мираж. Он стоял на перроне, недоверчиво оглядывая окрестности вокзала. Вращал головой из стороны в сторону, не проронив ни слова. Он не вчитывался в наше приглашение и думал, что едет туда же, куда и тридцать лет назад: на горнолыжный курорт. Отсюда и удивление: нигде не было гор… Он показал свой новый фильм и всех покорил. Он снова взошел на Эверест, теперь под тяжестью своих лет, – а это больше, чем три четверти века. Весь подъем он шел в связке с сыном, которому тоже было немало: лет пятьдесят. В последнем эпизоде фильма они вдвоем на вершинном гребне. Они вышли туда после многих дней борьбы. И вот сын, который все это время шел впереди, ставил палатки под ураганным ветром и протаптывал путь в глубоких снегах, – сын вдруг отступил в сторону и на высоте в восемь тысяч восемьсот метров чуть поклонился, пропуская отца первым ступить на вершину.
Был еще Леплан, я виделся с ним где-то в те же годы. Лоик Леплан. Спортсмен с мировой славой. Он погружался на глубину в сто семьдесят один метр, задержав дыхание на четыре минуты! Он нырял со слэдом, грузом, который крепится на тросе и увлекает человека вниз. Достигнув нижней точки, он надувал сжатым воздухом из баллона шар, который выносил его наверх. Весь год он тренировался возле порта Ниццы, жил в старой ее части, и иногда его жилистый силуэт можно было видеть на пустошах дальше от берега, где он занимался йогой в тени дубов или на известняковых скалах Бау де Сен-Жане. В отличие от многих моряков дальнего плавания или альпинистов с Гималаев, настолько прокопченных солнечной радиацией, что не могут связать и трех слов, он умел рассказывать о своих вторжениях в жидкие бездны. И в кругу друзей за столиком бистро на площади Гарибальди, и перед полным конференц-залом он говорил про свое искусство на стыке зрелища, физического подвига и мистического опыта. Зрелища, потому что движения ласт в морской ночи – это воплощенная гармония. Физического подвига, потому что никогда еще человек не забирался так далеко от своей родной среды. Мистического, потому что на таких глубинах все сущее чувствует, как растворяется в едином. Лоик говорил, что апноэ, задержка дыхания, освобождает тело от тяжести, а дух – от суеты. Нырять – значит растворять свое «я» в плазме моря. И открывал тайну, как «расширяется время, наделяя три-четыре минуты апноэ длиной мучительной вечности». Он любил повторять, что человек состоит из воды и погружения дают клеткам слиться с их первородным раствором, вернуться к истокам, проплыть против времени в незапамятную древность. Он воспевал соленый вкус наших слез, хранящих память о тех временах. И описывал, какое наслаждение погружаться в черную воду, будто снаряд в ртуть. И то чувство на сорока метрах, что ты у порога царства теней и небытия. Потом упоминал «противоестественную задачу» протащить несколько литров кислорода в темноту донных вод, куда этому газу вход заказан. Он понимал, что, вторгаясь в глубины, приоткрывает запретную дверь. Эволюция не планировала таких посягательств, и не такое уж безобидное дело – преодолеть табу открыть человеческому глазу виды далеко за его естественными пределами. Глубинным зондом взбаламутишь стих, говоря словами Эрнста Юнгера, в ком он ценил герметизм. Он буднично упоминал риск эмболии, вскипания азота в сосудах и смерти, в общем, оттого, что вспенивается кровь, а потом наливал себе еще бокал красного, чем изумлял слушателей, только что внимавших проповеди об иных мирах и вдруг с удивлением замечавших, что сам проповедник вдоволь пьет, курит и прекрасно себя чувствует на нашей земле. Он умер в прошлом году, во время тренировки: что-то пошло не так при всплытии. В тот день Ницца гудела от мистраля. Ветер трепал пальмы, их листья шумели как ливень, и никто на Английской набережной не знал, что гений только что отравился собственными газами. За два года до этого редакция одной газеты пригласила его в Афганистан для особого репортажа. Талибы взорвали Бамианские статуи Будды, американцы их разгромили, и вся страна жила теперь надеждой на восстановление. Лоик с
