внутри от увиденного просто всё сковывает льдом.
На полу лежит распростертая Сэл, а сверху над ней железный кран, к которому крепилась страховка.
От ужаса у меня останавливается сердце, но я рвусь к ней, что есть мочи.
Рабочие уже снимают с неё эту гребанную железяку. Я помогаю. Подскакиваю к ней. Первое желание — взять и унести её с этого кошмарного места. Но меня кто-то хватает за руки и говорит:
— Нельзя! У неё может быть сломан позвоночник, до приезда врачей трогать не положено.
— Тогда вызывайте! — отчаянно кричу на него.
Внутри всё сжимается от безысходности. Перелом позвоночника… Я знаю, что это. Пусть у меня была лишь трещина после аварии, и то сейчас без постоянных физических нагрузок я буду мучиться болями в спине, как Стаська, которая из спортзала не вылезает просто.
К уху Сэл стекает тонкая струйка крови. Я провожу рукой по её голове. Чуть выше лба в волосах небольшое рассечение, ударило краем конструкции.
Минут через пять приезжает скорая. Сэл грузят и увозят в больницу. Мне с ней не разрешают поехать, говорят только название госпиталя.
Я мчусь туда сам. По пути звоню Мишке, он приезжает в больницу уже спустя пять минут после меня.
— Что говорят? — озабоченно спрашивает, переводя дыхание, похоже, бежал.
— Ничего. Закрытая черепно-мозговая. Других внешних повреждений нет. Маты смягчили удар. Сейчас её врачи осматривают.
— Может и ничего страшного, — пытается меня успокоить.
— Может быть, но пока не скажут точно, как- то не легче… — прячу лицо за руками.
Страшно… Очень страшно…
Мы ждём почти два часа, прежде чем к нам выходит доктор.
— Как она? — кидаемся я к нему.
— Черепно-мозговая травма. Кости целы, у неё крепкий скелет. Рана на голове тоже не глубокая, наложили четыре шва. Но всё равно существует опасность распространения отёка мозга из-за внутренней гематомы. Мы хотим ввести её в медикаментозную кому. Для этого нужно согласие близких родственников. Мы связались с мужем.
— Каким ещё мужем? — рявкаю я. — Она в разводе.
— В документах указан контактным лицом он, — с металлическими нотками в голосе проговаривает врач.
— Каких документах?
— Успокойся, Алекс! — хватает меня за плечо Мишка и сильно надавливает. — Медицинская страховка, там указывают человека, кому первому в случае необходимости нужно позвонить и если он является близким родственником, то и решения принимает он. Обычная процедура. Она забыла поменять имя.
— Он ей больше никто! — хриплю я чужим голосом.
— У них предписания и они им следуют.
— Кто тогда будет решать этот вопрос? — смотрит на нас доктор.
— Я! — заявляю ему.
— Ты не можешь, Алекс. Формально ты никто, — не соглашается Мишка.
Я смотрю на него как на врага.
С какого, блядь, я никто!
— Я позвоню Стасе и всё расскажу, попрошу прилететь.
— Кто это? — спрашивает доктор.
— Её сестра.
— Сестра — отлично. Но у вас не очень много времени. Максимум двенадцать часов.
— Хорошо…
Мишка уходит звонить Стаське и заодно поднять на крыло самолёт, чтобы её привезти.
Через полчаса в коридоре нарисовывается Рон.
— Какого хрена ты припёрся? — огрызаюсь на него.
— Мне позвонили из администрации больницы, я приехал.
— Не сильно торопился.
— Я был за городом. Как она?
— Хреново. Врачи хотят в искусственную кому ввести, нужно разрешение родственников.
— Я как раз здесь за этим.
— Ты ей больше не муж! — с кулаками на него.
— Алекс! Угомонись! Ты понимаешь, что от него зависит её жизнь? — прикрикивает на меня вернувшийся Мишка.
— А если бы у неё никого из родных не было?
— Это бы решали тогда другие органы и врачебный консилиум.
— Вот и пусть его собирают.
— У неё есть родственники!
— Так что будем ждать, когда отёк пойдет дальше или я подпишу бумаги? — интересуется с превосходством Рон.
Знает гад, что только он может быстро решить проблему.
— Подписывай! — пилю его ненавидящим взглядом.
К вечеру на Сэл страшно смотреть. Бледная, будто обескровленная, она лежит неподвижно на кровати вся в трубках и проводах. Рядом что-то гудит и пищит.
Почему все эти приборы не сделать бесшумными? Они же только мешают!
Я всю ночь провожу у её постели, наплевав на слова врачей и медсестёр, которые говорят, что она сама не проснётся. Просто сижу и смотрю на неё со слезами на глазах.
Господи, не такой помощи я у тебя просил… Совсем не такой…
Утром в больницу приехала Стаська и выгнала меня домой. Но и там я не мог найти себе место.
Всё время тянет в больницу, туда, где весь смысл моей жизни.
Я тупо брожу из комнаты в комнату. Рассматриваю вещи в спальне Сэл. Трогаю каждое платье в её шкафу.
А если она больше их никогда не наденет?
Эта мысль приводит меня в ещё больший ужас.
Я не могу её потерять сейчас… Не хочу! Мы только всё вернули.
Так длится неделя. Потом доктора оповещают, что опасность миновала, и начинают постепенный вывод её из сна.
С души камень упал. Нет. Огромный валун, который все эти дни давил на меня.
Это постепенный процесс и занял он пару дней.
В последний мне, как на зло нужно было отлучиться на студию для записи.
К Сэл всё равно никого не подпускаю пока. А мне надо отвлечься. И я уезжаю. Может быть, и не сделал бы этого, но Мишка и Стаська настаивают.
К концу дня приходит сообщение от младшей Селивановой:
" Она пришла в себя!"
Сидеть на студии дальше нет смысла, всё сделано, и я молнией в больницу. Да и не могу я после этого спокойно работать.
Мишка встречает в больничном коридоре.
— Всё нормально? — набрасываюсь с вопросами на него.
— Нормально, — проговаривает как-то сдавленно.
По глазам видно, что что-то не так.
В палату.
Сэл сидит в кровати и о чём- то разговаривает со Стаськой, на которой нет лица. Но я не сразу это замечаю, а бросаюсь к любимой с поцелуем.
Она вцепляется в мою рубашку и отталкивает от себя.
— Какого хрена ты тут делаешь, Гроу? — смотрит с отвращением в глазах.
Глава 13
— В смысле, какого хрена? — не понимаю её вопроса.
— Алекс, пойдем! — тянет меня за плечи Стаська. — Она тебя не помнит, — тихо произносит, когда мы выходим из палаты.
— Как не помнит? — бросаю взгляд на дверь.
— Вот так! Мишу тоже. Вернее, тебя она не помнит, как своего парня. Последние десять лет стёрлись из её памяти. Врачи сказали — это временно и память вернётся. Нужно немного подождать.
— Во-о-бще ничего?
— Вообще… Она спросила у меня, как дела у папы и мамы, — закрывает лицо
