дернулся, силой принуждая себя остаться на месте.
— Пол подотри, пока мы все тут не попадали! — скомандовал ему лекарь, помогая сохранить лицо. — Батрисс, я что, один ломаться должен? Мне нужны твои изящные пальчики. И зубки.
Вдвоем друзья управились с бинтами.
Эриль откинулась затылком на жесткий край дежи. А Дым перебирал и растирал ее пальцы, подымался по тыльной стороне ладони к запястью и локтю.
— Упырь не боится серебра? — хмыкнула контрабандистка.
— Это ты от селян глупых сказок наслушалась. Так вот, милая, вурдалаки из этих сказок к настоящим магам отношения не имеют. Шевелись давай.
Батрисс взялась за левую руку Эрили, может, не так удачно, но старательно копируя лекаря. Вуивр расслабилась и прикрыла глаза. Тепло дружеских рук и воды вытесняло ледяную иглу, поселившуюся у сердца.
После горячей воды тело Янтаря показалось вуивр холодным и длинным. Но шум дождя убаюкивал, и она, кое-как угревшись рядом с оборотнем, заснула.
А наутро опять было солнечно, и о вчерашней грозе напоминали только обломанные ветки, резкий аромат зелени да редкие лужи на мостовой.
Приятно было идти по Имельде, любуясь на ярко раскрашенные дома — всяк со своим лицом. Худые, устремленные острыми фронтонами к небу. Точно селедки в бочке, стиснутые боками, выступающие верхними ярусами над и без того узкими, извилистыми улочками. И душная, шумная, пестрая толпа в ущельях между ними. Если бы мог кто глянуть глазами кошки, пробирающейся по карнизу над улицей, или глазами замершей на флюгере вороны, видел бы он эту толпу, как хаотичное смешение ярких пятен, вихрящихся, ровно речные струи, текущих то вперед, то назад. И над этой круговертью витали шумы и запахи — такие же яркие и резкие, как эти цвета. Лавочники, мастеровые, телеги, всадники… Стуки, шум, гомон… Уличные музыканты, бродяги, нищие, собаки, чайки и голуби… Спутникам приходилось прокладывать себе дорогу среди широких плеч, могучих спин, пихающихся задов, корзин и корзинищ. Ножищ, наступающих на ноги. Криков, брани, смеха. И вдруг толпа, словно под сильным напором, шарахнулась по сторонам, умялась еще сильнее, и в пролом ворвались роскошно одетые всадники. Мелькнули, мазнули по лицам конскими хвостами. Обдали сквозняком от развевающихся рукавов и плащей, от ярких длинных перьев на беретах. На том, что ехал впереди, берета не было. Синей капелькой сверкнула в ухе серьга. И Эриль невольно окликнула:
— Лель!!
Домес оглянулся. Повернул коня к ней, широкой лошадиной грудью раздвигая толпу. Люди шарахнулись. И только они четверо остались на месте. Эриль глядела снизу вверх, мимо оскаленной конской морды. А Лель широко улыбался сверху.
Протянул руки (они у него, заразы горбатой, всегда были длинные) и поднял подругу на седло. Отдал короткий приказ, и три дворянина спешились, уступая лошадей Батрисс, Янтарю и Дыму. Конь, предназначенный оборотню, заартачился, было, но повиновался сильной руке. Кавалькада развернулась и продробила главной, извилистой улицей наверх, к королевскому дворцу.
Все случилось так скоро, что вуивр некогда было подумать: к чему, зачем?
Вот улицу перегородила стена с беленым аккуратным домиком у ворот. Уплыли назад блестящие шлемами и остриями копий стражники в гербовых жупонах. Брызнуло мелким гравием из-под копыт, а вокруг расстелился парк, похожий на лес — ароматный, влажный. И выстроились вдоль дороги дубы с неохватными морщинистыми стволами, чьи корявые сучья едва тронула зелень. Позже других появляется на недоверчивых дубах листва. И до самой зимы не слетает звонкая медь.
Аллея распахнулась в простор куртин, фонтанов и пологой лестницы, раскинувшей крылья в обе стороны, а над ней взмыла в небо прочерченная узкими, блестящими окнами замковая стена.
И домес Имельдский весело произнес:
— Вот мы и дома.
— Ничего себе хоромы, — Батрисс задрала голову к потолку, едва войдя в замковый холл.
— Ты не стесняйся, проходи.
— А я разве когда стесняюсь? — она дернула плечиком, сверля взглядом слуг и охрану.
— Вот и хорошо. Посидим по-дружески, как в старые времена.
Лель отдал несколько распоряжений и повел гостей за собой длинной галереей, подпертой каменными столбами. На плитах пола лежали солнечные пятна, своды эхом отмечали шаги.
— Я бы завел вас в трактир, но его хозяин скончается от счастья, а завсегдатаи навсегда потеряют аппетит.
Домес отпер окованную полосами железа полукруглую дверь — в цепь связанных арками сводчатых залов. Сквозь пыльные окна с трудом проникали солнечные лучи.
— Ничего, напьемся здесь, — Батрисс, потянувшись, постучала кулаком ему в плечо. — Всегда мечтала о чем-то изысканном. Лишь бы вина и закуси было много.
Лель осклабился:
— Это уж непременно. И никаких посторонних, слуг и отравителей. Будете подливать себе сами.
Видно было, что за этой частью замка почти не ухаживали. Ну, разве что время от времени смахивали пыль, выбивали постели да настилали свежий тростник на полу. А так… здесь все осталось в неприкосновенности с самой войны. Даже удушливый запах крови таился по углам.
Но… разожгли огонь в камине, засветили ароматические свечи в тяжелых, заляпанных воском подсвечниках, внесли зелень и нарезанную ломтями свинину на деревянных подносах. Откупорили бочонок славного вина — и вот она, жизнь, прогоняет тени прошлого. Пусть клубятся себе под сводами и не отзываются болью за грудиной.
Когда первый голод был утолен, контрабандистку потянуло на подвиги. Или на воспоминания.
Она дернула на себя тяжеленную дубовую дверцу и сунула нос в полутемный пустой покой.
— А моя кровать… кровать сохранилась? — Батрисс с опасным прищуром взглянула на Леля.
— Ну, еще бы! Вот так иной раз стою, — он подпер кулаком подбородок, — гляжу на нее и тебя вспоминаю… с ужасом.
Мужчины рассмеялись, а контрабандистка надулась.
Дым принес подсвечник со свечами, озарив широченную постель, укрытую комковатым серым одеялом.
— А помнишь, как ты прыгала на ней, Бат? — он мечтательно завел глаза к пыльному балдахину. Вероятно, отмечая, откуда и докуда прыгала.
— Еще бы! Я бы и с тобой тут покувыркалась, но ты занимался ранеными, и пришлось развлекаться в одиночестве.
— Неправда, — Эриль широко улыбнулась. — Я пыталась заснуть на второй половине, и ты мне жутко мешала.
— Пф-ф! Какая неженка! Кто хочет спать — тот спит.
Эрили вспомнилась пригибающая к земле тяжелая усталость. Вуивр едва успела расставить посты и свалилась бы, где стояла, если бы кто-то не подхватил и не дотащил до постели.
— Налей еще, Янтарь, в горле от пыли першит.
Оборотень косо взглянул на мага, но все же наплескал ему в чашу густое вино, похожее на кровь. Пустили чашу по кругу.
Через какое-то время голова осталась легка, а ноги у всех отказывали и язык заплетался. И расспросы Леля, зачем вдруг вся компания собралась и в Имельду
