Книга Пастыри - Петер Себерг

— Я не понимаю тебя, — сказала Tea и перешла на анализ чувств.

— Лео бы меня понял, — сказала Маргарита, — он такой же. Он не умел смотреть судьбе в глаза. Он всегда отводил взгляд в сторону. Тут мы одинаковые. В том-то и несчастье.

И вдруг ей ясно стало, что это на счастье припрятанный амулет затерялся в дальнем ящике и через много лет нашелся.

— Но как же так? — сказала Tea. — Я бы извелась.

— А потом взяла бы себя в руки, — сказала Маргарита. — У тебя свои правила игры. Я их уважаю. Просто мне они не подходят.

На следующей неделе Tea приехать не могла. Только в случае крайней необходимости.

Маргарита не стала ей объяснять, что уже необходимость крайняя.

Чтоб забыть, что сама опоздала. Так даже страшней.

И лучше.

Tea позвонила матери. Все обошлось. Без рецептов пирожного, без обсуждения новых платьев. Потом контора, где секретарша уже знала и потому отвечала коротко и сочувственно.

— Я уверена, что шеф хотел бы с вами поговорить, — сказала она.

— Это очень любезно, — сказала Маргарита, — исключительно любезно, но я просто не в состоянии.

— Все так хорошо отзываются о вашем супруге, — сказала секретарша.

— А зачем? Вы им скажите, что он любил, чтобы говорили то, что думают, лишь бы удачно.

— О, — сказала секретарша.

— Кто звонил? — спросила Маргарита.

— Одна дама. Спрашивала, знаем ли мы, что с вашим супругом, но мы ничего не знали, и она сказала, что он в больнице. Коллега вашего супруга, мы с ней часто имеем дело.

— Если она еще позвонит, — сказала Маргарита, — передайте ей от меня привет.

Вот так. Осталось только ждать.

Теперь ей бы только сказать Лео, что она все же хорошо к нему относится. Так легко стало, когда выяснилось, что кто-то думает о нем, может быть, зовет его ночами.

Значит, он вернулся с пути, чтоб взглянуть на нее, на ту, еще раз. Да, и это все объясняет. Но это объяснение лучше держать при себе.

Она распаковала чемоданы.

Она пошла на кухню и осмотрела припасы. Для одной достаточно, можно никуда не ходить.

Она села на диван, поджала ноги. Смеркалось уже, а света она не зажгла, дом за домом истаивал в темноте, туман накатывал плотно, как море, но окно было черное, большое и ясное, только тонкая жилка воды билась в одном углу. Сквозь ограду светилось соседское окно и видно было широкое парадное и прохожих.

Скоро масленица.

Она легла на кожаную подушку и в изнеможении вытянулась. Отчего жизнь так освежевывает людей и снимает с них теплые шкуры и шубы?

О’кей, Лео.

Может, Франка угораздит сейчас позвонить.

В это самое время Роза была в пути, с Альвой под боком. Она побывала в больнице, передала букет цветов, услышала два слова от старшей сестры, только что состояние без перемен, и получила разрешение постоять в дверях палаты Лео, где уже горела одинокая красная роза, в то время как сама она купила белую сирень. Грустные цветы, но ведь ей и невесело. Она сегодня поцарапала десну одной даме и плохо сделала обезболивание. Потеряны два пациента. А ей просто захотелось взглянуть в окно, просто постоять у окна, глядя на улицу.

Альва сказала:

— Мне сегодня Лео снился. Негритянское племя собиралось варить его в котле, а я его спасла, он вылез и говорит: «Как думаешь, я вкусный?» Потом мы с ним ехали на велосипедах домой из бассейна. На каждом фонаре было по проигрывателю, и все играли «Ach du lieber Augustin»[1]. Лео говорит: «Давай остановимся?» Мы стали у фонаря. «Вот как золото добывают», — говорит Лео, и он вынул из кармана большой такой слиток и дал мне. Я посмотрела, а потом выронила, он упал и провалился в сточную яму, и там булькнуло. И Лео сказал: «Ничего, может, кому-нибудь внизу пригодится». Потом мы проезжали мимо кино, и там шел какой-то фильм, но я забыла название.

Дальше она не помнила.

Они повернули. Роза остановилась у дома Лео и Маргариты, зиявшего выбитым окном кладовой.

— Я сейчас, — сказала она Альве.

Альва видела, как она позвонила.

— Роза, — сказала Маргарита, — сколько лет, сколько зим.

— Маргарита, — сказала Роза. — Как это грустно.

Маргарита увидела долгие дали тоски во взгляде Розы. Глаз-виноград, пантерий глаз, подшучивал, бывало, Лео.

— Заходи, Роза, я вот тут дремлю на диване, — сказала Маргарита.

— У меня Альва в машине.

— А ты ее сюда возьми, — сказала Маргарита. — Тебе помочь?

— Нет, я сама.

Маргарита придерживала дверь и протянула Альве руку, когда Роза ее вносила.

— Оставайтесь, поедим, — сказала Маргарита, — у меня непочатый край молока.

Роза исповедалась, она рассказала всю историю о том, как они с Лео ломились в дом, и про яичницу, и про овсянку.

— Вот не думала, что это ты, — сказала Маргарита. — Я думала, это дама.

Помолчали.

— Но вообще-то дама есть, — сказала Маргарита и посмотрела на Розу. — Это которая звонила к нему на службу. Потому-то Лео тогда и повернул.

— Конни видел его утром в ресторане на полпути.

— Он повернул, — сказала Маргарита. — Полиция говорит, это случилось по дороге в Таубен. В Таубене и была эта дама, я уверена.

Альва проводила взгляд матери, скользнувший к камину.

— Тут ничего не поделаешь, Роза, — сказала Маргарита. Она осеклась и продолжала, спав с голоса: — Оставаться друг другу нужными так, как надо, — нелегкое искусство. Ты сама знаешь, я не очень-то была нужна Лео, да и он мне не очень-то был нужен. Я ничего плохого не хочу про него сказать.

— Если ты кому-то не нужен, еще не значит, что ты не нужен вообще, — сказала Роза.

— Не знаю. Но даже если это никому не нужно, я буду ходить в больницу каждый день.

— Нет, это нужно, — сказала Роза.

— Не думаю, — сказала Маргарита.

Вдруг у Розы стали мокрые глаза и Альва, запинаясь, выдавила:

— Уж плохого-то в этом ничего не будет.

Маргарита, улыбаясь, смотрела на Розу. Ей хотелось сказать: «Ты очень любишь Лео», но вместо этого:

— Да, сколько лет, сколько зим. Помнишь, как мы ездили купаться, — сказала она. — А где Конни? Все в Таубене?

— Я позвоню ему, если хочешь, — сказала Роза.

— Пусть бы пришел поесть. — И Маргарита поднялась. — Пойду чего-нибудь приготовлю.

— Между прочим, — сказала она в дверях кухни и почесала голову, — иногда там звук пропадает. Надо переждать, и он сам собой появляется.

Роза