— И серые лошади господина маркиза.
— Сударыня! Сударыня! — звал аббат В***.
— Сударыня! Сударыня! — звал отец Делар.
— Сударыня! Сударыня! — слышались двадцать голосив в цветниках, в службах, в парке.
— Маменька! Маменька! — кричали дети.
— Маркиз? О, да правда ли это? — пробормотала маркиза. — Он здесь, в Гробуа, сегодня?
— Здравствуйте, сударыня, — еще издали заговорил маркиз, с радостной поспешностью вылезая из только что остановившейся кареты.
— Да, это он, здоровый телом и веселый духом. Благодарю тебя, Боже мой!
— Благодарю тебя, Боже мой! — вторили двадцать голосов, возвестивших прибытие хозяина и отца.
VIII. КЛЯТВА ИГРОКА
Да, это был маркиз собственной персоной; он нежно обнял обоих детей, встретивших его радостными криками, и запечатлел на руке изумленной маркизы поцелуй, шедший из глубины сердца.
— Вы, сударь! Вы! — говорила она, держа его за руку.
— Я!.. Но дети играли или трудились; я не хочу прерывать их учение и еще менее их игру.
— Ах, сударь, они так мало вас видят, позвольте им вполне испытать радость от вашего присутствия, столь дорогого им.
— Благодарение Богу, сударыня, они будут видеть меня долго.
— Долго? Неужели до завтрашнего вечера? Вы уедете только завтра вечером?
— Больше того, сударыня.
— Вы проведете две ночи в Гробуа?
— Две ночи, четыре ночи, все ночи.
— Ах, сударь, что же случилось? — с живостью воскликнула маркиза, не замечая, что для г-на де Шовелена подобное изумление могло звучать упреком его прошлому поведению.
Маркиз на мгновение нахмурился; потом вдруг спросил, улыбаясь:
— Разве вы хоть изредка не молили Господа вернуть меня в семью?
— О сударь, всегда!
— Что ж, сударыня, ваша мольба была услышана; мне казалось, что некий голос зовет меня; я повиновался этому голосу.
— И вы покидаете двор?
— Я приехал, чтобы обосноваться в Гробуа, — прервал ее маркиз, подавляя вздох.
— Какое счастье для этих милых детей, для меня, для всех вассалов! Ах, сударь, позвольте мне в это поверить, дайте мне это блаженство!
— Сударыня, ваша радость — это бальзам, исцеляющий все мои раны… Но, скажите, не угодно ли вам поговорить немного о хозяйстве?
— Конечно, конечно, — сказала маркиза, сжимая его руки.
— Я, кажется, видел весьма плохих лошадей у столба на въездном дворе; это ваши?
— Мои, сударь.
— Лошади, отслужившие свой срок!
— Сударь, это те лошади, что вы мне подарили по случаю рождения вашего сына.
— Им было тогда четыре с половиной года, прошло девять лет: теперь этим одрам четырнадцать; фи!.. У вас, маркиза, и вдруг подобная запряжка!
— Ах, сударь, когда я отправляюсь к мессе, они еще умудряются понести.
— Я, по-моему, видел трех?
— Я подарила четвертую, самую резвую, моему сыну для занятий верховой ездой.
— Обучать моего сына верховой езде на упряжной лошади! Маркиза, маркиза, какого же всадника вы из него сделаете?
Маркиза опустила глаза.
— И потом, у вас ведь не четыре лошади; я полагаю, их У вас восемь и еще две верховых?
— Да, сударь; но, поскольку со времени вашего отсутствия не стало ни охоты, ни парадных прогулок, я подумала, что, отказавшись от четырех лошадей, двух конюхов и седельной мастерской, смогу сберечь, по крайней мере, шесть тысяч ливров в год.
— Маркиза, шесть тысяч ливров! — недовольно пробормотал г-н де Шовелен.
— Это пища и содержание для двенадцати семей, — возразила она.
Он взял ее руку:
— Вы по-прежнему добры, по-прежнему совершенны! То, что вы делаете на земле, Бог всегда внушает вам с высоты небесной. Но маркиза де Шовелен не должна экономить.
Она подняла голову.
— Вы хотите сказать, что я много трачу, — продолжал он, — да, я трачу много денег, а вы, вы терпите в них нужду.
— Я этого не говорю, сударь.
— Маркиза, это должно быть правдой. Вы благородны и великодушны, вы не стали бы увольнять моих слуг без необходимости. Уволенный конюх — это еще один бедняк. Вы нуждались в деньгах, я поговорю об этом с Бонбонном; но отныне вы в них не будете нуждаться; то, что я тратил при дворе, я буду тратить в Гробуа; вместо того чтобы кормить двенадцать семей, вы прокормите двести.
— Сударь…
— И, благодарение Богу, я надеюсь, что хватит зерна для дюжины хороших лошадей — они у меня есть и с завтрашнего дня будут стоять в ваших конюшнях. Не говорили ли вы в прошлом году о ремонте замка?
— Нужно было бы заново меблировать приемные апартаменты.
— Вся моя парижская мебель прибудет на этой неделе. Я буду давать обеды дважды в неделю… будем охотиться.
— Вы знаете, сударь, что я немного боюсь людей, — сказала маркиза, испуганная тем, что вновь появятся эти шумные версальские друзья, общение с которыми она считала главным прегрешением своего мужа.
— Вы сами будете рассылать приглашения, маркиза. А пока Бонбонн даст вам книги; вашей обязанностью будет свести воедино парижские траты и траты Гробуа.
Маркиза, обезумевшая от радости, пыталась ответить и не могла. Она брала руки г-на де Шовелена, целовала их, вглядываясь умиленным взором в глубину его души; а он отдался оцепенению этой теплой атмосферы чистой любви, что пронизывает все, к чему прикасается, донося жизнь и блаженное чувство до самых холодных пределов.
— Подумаем о детях, — сказал он, — как их воспитывают?
— Очень хорошо; аббат — умный человек, умеющий глубоко мыслить. Вы хотите, чтобы я вам его представила?
— Да, маркиза; представьте мне всех в доме.
Маркиза сделала знак, и из темной аллеи, где он прогуливался с детьми, показался молодой наставник; он шел, обняв за плечи своих учеников.
В этой походке, напоминавшей тихое покачивание молодого дуба меж двух тростинок, было что-то нежно-отцовское, очень понравившееся маркизу.
— Господин аббат, — сказала маркиза, — сообщаю вам добрую весть. Это господин маркиз, наш сеньор; он желает поселиться с нами.
— Слава Господу! — ответил аббат. — Но, сударь, не умер ли, увы, король?
— Благодарение Небу, нет; но я распрощался со двором и с миром. Я остаюсь здесь с моими детьми. Мне наскучило жить только умом и тщеславием; я хочу попробовать пожить сердцем, и вот я с вами. Для начала вопрос, господин аббат: довольны ли вы вашими учениками?
