Томми не мог успокоиться. «Почему он это сделал? Когда приплывём обратно, снова включит ограничение?»
— Вы сказали, что это не золото, — произнёс Томми, чтобы отвлечься.
— Именно. Эдем подарил мне обычное тело. Функциональное, строгое, но в стиле остальных экзальтов — металлическое. В золото меня окрасили по приказу короля, когда решилось, что я возглавлю экспедицию.
— И вы согласились?
— Я хороший солдат, — сказал полковник. — Я всегда выполняю приказ.
— Даже когда говорят истребить целую Семью?
Эймс покачал головой, мечтательно воззрившись вверх.
— Я не хотел убивать Карциусов. Но в тот раз приказывал не король, а его Правосудие, Доминик Роско. Крепкая правая рука, такой и кровь проливать не страшно. Да и потом, из-за Карциусов половину Старого Города оккупировали придурки в шляпах. Ничего против шляп не имею, но будь ты там, ты бы меня понял. Стрелки совершали преступление против моды. И я выполнил свой долг.
Томми всмотрелся в лицо полковника. Он смеялся и издевался. Его изрезанное морщинами лицо превратилось в кожаную фиглярскую маску. Да, Эймс много улыбался. Но человеческая ненависть оставила свой отпечаток. Полковник показался Томми старым, почти что древним. Реликтом эпохи, когда лояльность ценилась выше трезвого ума. Мир двигался дальше, пока Эймс утопал в прошлом, беззаветно выполняя приказы. И теперь оставалось только смеяться над собственной наивностью.
— На Нижних Уровнях — вот там неудобно вышло. Но король отдал приказ. И Анора просто его проговорила. Хорошая у Карла дочка. Понятливая, умная, не боится запачкать руки. Хотел бы и я такую. Конечно, её бы не заставил играть перед всеми образ злющей суки.
Эймс вздохнул, на его губах появилась улыбка.
— Они пообещали, что хорошенько отплатят. Кто-то должен был стать всеобщим пугалом. И мне пришлось играть роль, чтобы король правил дальше. Но с тех пор всё покатилось под откос. Газеты топтали меня, но не короля. Топтали так, что люди поверили: хуже меня только Стрелки.
— Казнь полторы тысячи душ — чем не злодейство? — настал черёд Марцетти бить по больным местам. На удивление, Эймса это не проняло.
— Да, пожалуй. Я могу сколько угодно здесь оправдываться, но сделанного не воротишь. Всё-таки, я выполнил свой долг. И теперь я здесь, собираюсь объединить расколотый мир. В теле, которое мне не принадлежит. Они ведь убили меня, знаешь?
— Они?
— Народ, которому я служил. Подложили бомбу в машину. Я даже был мёртв в течение пятнадцати минут. Но король надавил на Эдем, и меня вернули к жизни. В этом вот монстре, — Эймс постучал кулаком по кирасе. — Одна радость — неожиданными газами мне теперь никого не напугать. Вся пища в шлакоблоках вынимается из желудка, стоит только поднять нагрудник.
— Таких подробностей не надо, — процедил Томми. — Голова ведь ваша?
— А ты что, боишься, что в экспедиции я её потеряю? — сострил Эймс. — Или что с моих плеч снимут тяжесть ответственности? Что шея больше не будет соединять мозг и задницу?
Телохранитель за спиной Томми хрюкнул. Марцетти отчётливо захотелось сбросить с борта лишний груз.
— Нет, рулевой, голова моя. Всё, что от меня настоящего осталось. А этот… механизм, — Эймс скривил губы, — мне неприятен. Пусть он доказывает богоизбранность нашего народа. Наше право на утраченные после Освобождения земли, как сказал король, когда предложил возглавить экспедицию. Но мне кажется, что святым было бы и мясо.
— Иногда нам приходится мириться с обстоятельствами, чтобы жить дальше, — произнёс Томми.
— Что же, мне грех жаловаться. Уйти во Вне — заманчивое предложение, чего говорить. Король действительно мне отплатил. Оставить такой след в истории — честь для любого.
— Не для меня, — заметил Марцетти. Эймс внимательно на него посмотрел.
— Мне кажется, твой штифт позитивной реморализации не работает, что бы там ни заливали умники из Башни. Никакого от тебя позитива.
— На вашем месте я бы радовался. Лучше я, чем очередная марионетка полиции. Или вы уже с ней не враждуете?
— Мы всегда будем врагами, — серьёзно произнёс полковник. — Для того Эдем и создал Башню. Чтобы держать Синдикат под контролем.
«И они делают работу из рук вон плохо».
— Был один человек из Башни, которого я мог бы назвать другом… не знаю, смогу ли продолжить это делать. Забавная всё-таки штука, наша память. Мы так легко забываем хорошие поступки, зато всегда помним плохие. Возьми, например, курьеров. Ты знаешь, что их воспоминания нельзя использовать как вещественное доказательство в суде? Нам говорят, что они всегда передают свою жизнь во всей её полноте. Но они могут умышленно не вспоминать какие-то детали. К тому же, научно доказано, что с годами наши воспоминания меняются. Ведь по факту, момент прошёл, того мига больше не существует, во всей вселенной он никогда больше не повторится. Он существует только в нашей памяти, да и то детали либо вымываются, либо заменяются. Поэтому, если взять воспоминания курьеров об одном событии в разное время, ты получишь совершенно разную картину. И даже тогда они умудряются лгать. Конечно, они не редактируют свою память, но могут изо всех сил думать, будто события произошли немного по-другому. Намеренно забывать некоторые детали. И, самое смешное, они могут забыть о том, что они помнят, полностью дискредитирую свои же показания и снимки памяти. Будь у меня солдат со способностями курьера, я бы ни за что не сделал его своим самым доверенным человеком.
Эймс нахмурился, будто одна только мысль причиняла ему боль:
— Но есть люди, которые считают, что только курьерам можно доверять. Что же, разубеждать их нет смысла. Другой вопрос: а верят ли нам курьеры?
Томми даже не знал, что и ответить. Не успел он раскрыть рта, как Эймс вдруг засуетился:
— Ох, проклятье, чуть не прошли мимо. Видишь вон тот бережок? Высади-ка меня там, рулевой.
Марцетти замедлил ход и стал приближаться к суше.
— Так за что вас убили? Неужели кто-то злится за дела десятилетней давности?
— На Нижние Уровни уже всем плевать. Они припомнили мне Кровавый Четверг.
Томми замер. «Ах, вот оно что».
Бунты в Приютах случались редко, ещё реже они заканчивались успехом. При первых же сигналах тревоги Информаторий удалённо отключал утилизаторы, поэтому бунтовщики оставались без огнестрела. Дальше шли переговоры и дела решались полюбовно.
Но не в этот раз. Рабочие, вырвавшиеся за стены и казнившие директора, скандировали лозунги. Смерть, ревущая и плачущая, размахивающая факелами и дубинками. Они приближались, и приближались быстро. Полиция должна была разобраться с ними, но что-то в очередной раз пошло не так. Приюты принадлежали Синдикату, а не Башне Правосудия. Значит, и бунт подавлять должны солдаты.
Он стоял в первом ряду, уткнув приклад в
