Пора принимать меры. Хочешь – не хочешь. Во всяком случае, не дожидаясь понедельника.
Эдгар, конечно, каменная стена. Барри Бек – вообще ничего не знает. А она тем временем свяжется по телефону с Домиником Микеланджело. Неизвестно еще, будет ли он изображать "великого немого", а то возьмет и клюнет на ее рулады. У него не заржавеет, тот еще гусь.
Когда-нибудь была она на ТВ?
Похоже, была. Бойко так вещала в прачечной.
Увидит его на видеопленке в постоянном контакте со стаканом? Ну и что? В наши дни все со стаканом...
А вдруг удивится – Микеланджело, в сорок лет, и на пенсии живет на Бимини.
Завтра будет поздно. Меры нужно принимать сегодня. Завтра, возможно, отправится играть в этот скрэббл и вполне может остаться там на ужин.
С одной стороны, он этого хотел. Точно знал. Прекрасно знал даже – почему. Зачем иначе вести наблюдения за потугами д-ра Пальма в течение трех лет, если после этого не научиться разбираться хотя бы в себе самом.
Выбора она ему не оставила. Увидит на экране – раструбит направо и налево. Такую шуструю не купишь! А с ним все будет покончено. Обвинят, что и сердечный приступ Брендана его рук дело. Впрочем, делом больше, делом меньше – не играет роли.
И вообще – это уже не паранойя, это меры предосторожности.
Он предельно хладнокровен. Обдумал все, со всех сторон, пока она убирала квартиру и ходила в магазин. Дейзин папаша, из самого Вашингтона, рассказывает про изнанку ближневосточного кризиса, а Дейзи и Гленн и уши развесили. Черт с ним, с кризисом! И записывать его ни к чему!
Решил, с чего начать и как приступить к делу, обдумал все до мельчайших подробностей, до самых незначительных деталей. Главное – спокойствие.
Пошел в магазин. И самому не мешает чего-нибудь купить в дом. Торопясь шел по Мэдисон, надеясь, что не столкнется с ней лоб в лоб.
Видел, как она вышла из магазина, как зашла в дом.
Опять сидела за письменным столом, все над той же самой рукописью, что и всю неделю.
Он поставил бутылку в холодильник.
Наблюдал за ней, ждал.
Позвонил в 5.08. У нее и у него на часах было именно столько, когда она закончила редактировать коротенький текст на странице перед следующей главой. Фелис спала, свернувшись клубком посередине кровати. Они обе у него на "1". На "2" – никого и ничего.
Она повернулась лицом к телефону, стоявшему на том краю стола, что ближе к окну, в тот самый момент, когда назвал себя. Он не видел выражения ее лица. Сразу продолжил разговор, чтобы не дать ей возможности заговорить.
– Извините, что беспокою, – сказал он, – но мне необходимо поговорить с вами. По телефону как-то не с руки. Это имеет отношение к дому. Не могу ли я встретиться с вами? Разговор на пару минут, не больше.
– Прямо сейчас? – спросила она, повернувшись на стуле и сдвинув очки с переносицы на темя. Фелис проснулась, вскочила, выгнула спину дугой. Посмотрела на свою кошку.
– Могу к вам подняться?
Она подвинулась к кровати, не вставая со стула. Фелис направилась к ней, грациозно переставляя лапы.
– Минут через десять.
Фелис прыгнула со всего маху к ней на колени.
– Ай! – вскрикнула она, отшатнувшись. – Кошка прыгнула на меня.
Улыбнувшись, он заметил:
– Прямо, как в джунглях. У вас там, наверху, я имею в виду. Спасибо.
Оба положили трубки на рычаги.
Он перевел дыхание. Глубокий вдох. Выдох... Уф-ф-ф-ф!
Раскачиваясь в кресле, смотрел на экран. Она сняла очки, положила на письменный стол, погладила Фелис.
– М-да, – сказала громко. – Интересно...
– Не то слово! – хмыкнул он.
Она выключила свет, закрыла полированную крышку стола. Встала. Спустила Фелис на ковер. Подошла к шкафу, расстегивая батник.
Переодевается ради него. Уже неплохо!
Взглянул на свои замызганные джинсы.
Не мешает и ему переодеться...
Глава пятая
Она надела черные джинсы, бежевую водолазку и черные спортивные туфли без каблуков.
Провела щеткой по волосам, помадой – по губам, наложила румяна. Проделала все это, не переставая думать о том, что именно он хочет рассказать про дом и почему об этом нельзя поговорить по телефону. Может быть, тут что-то связанное со смертями. Вряд ли! Вспоминать об этом никому не доставляет удовольствия. Мурлыкая мелодию из "Солнечной долины", выключила свет в ванной, включила в прихожей, в гостиной и даже бра над столом.
Дмитриев силикон оказался составом со стойким запахом. Она подошла к окну и сдвинула панель. Та легко откатилась. Пришлось потянуть назад, оставив всего сантиметров десять. Какой молодец этот Дмитрий! Небо совсем темное, внизу все те же малюсенькие, будто игрушечные, машины, – трафик хоть и не такой яростный, как среди недели, но все-таки. Машины все катят и катят, иногда замирают – в розовато-золотистых отблесках уличных фонарей.
Прислушиваясь к звукам лифта, она вернулась в спальню. Там тоже чуть-чуть сдвинула створку. Левую. Холодная струя воздуха нагнала ее в прихожей. Фелис поглядывала на нее из кухни – стоя на задних лапах, передними царапала пробковую пластину.
– Ну, какая у меня умная коша! – сказала она, завернув по пути на кухню.
Достала из шкафа коробку с угощением для кошки. Коробку поставила на место. Из холодильника выудила вкусный кусочек для себя и крошечный помидор из салата. Съела его, сполоснула пальцы, вытерлась кухонным полотенцем.
Пошла в гостиную. На журнальном столике выровняла стопку книг, поправила вазу. Подняла жалюзи, надежно закрепила их.
Стояла у окна, смотрела на длинный грузовик, на крытый фургон, который, нарушая правила, свернул на Девяносто вторую улицу. На розовато-золотистой крыше отчетливо видны были буквы "ГО". Фургон перегородил улицу, начались гудки, сирены... Фелис мяукнула.
Стояла потом перед дверями и мяукала. Не кошка, а трубный глас какой-то.
Звонок раздался, как только подошла к двери. Посмотрела в глазок, повернула ключ в замке, распахнула дверь.
– Прошу, – сказала она, улыбнувшись и протянув руку.
– Ну вот и я, – сказал Пит, пожимая ее ладонь и улыбаясь.
Вошел. Ярко-желтый пуловер поверх белой рубашки, коричневые брюки со складкой, острой как бритва, новенькие белые туфли. Фелис обнюхала их. Он наклонился, погладил кошку.
– Ага! Вот и знаменитая киска-железный коготок, – сказал он, потрепав ее по загривку. – Ах ты, милашка... – Фелис задрала оранжево-белую голову, зажмурила глаза, когда почесал за ушком. – Сколько ей?
– Пошел четвертый, – сказала она. Улыбаясь, прикрыла дверь.
