и т. п. Но что делать дальше? Как на практике осуществить переход от общества, основанного на частной собственности, к Национальной общине, где общественные богатства принадлежат всем, а земля, заводы и фабрики не принадлежат никому (т. е. народу в целом)?
Бабёф понимал, что эти преобразования нельзя осуществить в один момент: нет у нас, к сожалению, «волшебной палочки», — констатировал он[61]. Следовательно, необходим переходный период от эксплуататорского общества к справедливому. Он мыслился таким образом: сразу после победы будет создана Национальная Коммуна, куда отойдёт имущество, объявленное национальным и не распроданное до 9 термидора, земли и собственность врагов революции, пожалованные неимущим согласно вантозким декретам и т. д, а также собственность тех граждан, которые добровольно пожелают присоединиться к общине. Не захотевшие вступить в общину будут вести своё хозяйство по-прежнему, но государство обложит их налогом, год от года увеличивающемся, и, поскольку право наследования отменяется, по истечении жизни одного поколения собственность бывших хозяев отойдёт к коммуне. После определённой даты все жители Франции, не вступившие в коммуну, лишатся гражданских прав — они будут считаться «иностранцами», которым коммуна оказывает гостеприимство. А участь «иностранцев», как мы вскоре увидим, была весьма незавидна…
Жизнь в Коммуне будет организована на принципах «действительного [т. е не формального — авт.] равенства». «Посмотрим теперь, что понимают под действительным равенством. В основе его лежат два существенных условия: общий труд; общее пользование его плодами»[62]. Все работоспособные граждане коммуны обязаны трудиться, каждый «в соответствии с его способностями и свойственными ему сейчас привычками»[63] (уклонение от этой обязанности будет расцениваться как преступление) и сдавать созданные ими продукты в общественные склады, откуда специально назначенные лица будут выдавать их всем на основе строгого равенства (бабувисты даже предполагали, что «дефицит» не должен выдаваться никому, пока им не будет возможно обеспечить всех). Коммуна гарантирует всем своим гражданам «достаток, но не более, чем достаток», защитит их от возможных ударов судьбы (болезнь, смерть кормильца и т. п.), возьмёт на своё обеспечение нетрудоспособных — стариков (лица старше 60 лет), инвалидов, сирот. Упрёк в том, что система бабувистов предполагает «всеобщий аскетизм и грубую уравнительность», стал общим местом. Но позволим себе заметить, что гарантированный каждому «достаток», хотя и «не более, чем достаток» — это всё же не аскетизм, а всего лишь отсутствие излишеств, сверхпотребления, роскоши[64]. Уравнительность — да, что правда, то правда: Бабёф считал, что, вне зависимости от результатов труда, все имеют право на равное удовлетворение потребностей: ведь человек не виноват, если природа обделила его физической силой или умственными способностями, и он не может работать на уровне более сильных и способных (ведь та же природа дала ему такой же желудок, как и самым сильным и способным).
Понятно, такой подход в период первой фазы коммунизма порождал бы лодырей и симулянтов: в обществе, только что вышедшем из эксплуататорского состояния, доля «несознательных» граждан ещё велика (впрочем, уклоняющиеся от труда в Национальной коммуне — в условиях реальной диктатуры трудящихся — быстро попали бы в разряд «иностранцев» со всеми вытекающими последствиями). С другой стороны, такое «арифметическое» равенство не учитывало того, что не только способности, но и потребности людей различны (достаточно сравнить потребность в питании у мужчины в расцвете сил, занятого тяжелым физическим трудом, у старика и грудного ребёнка). Действительное равенство обеспечивает только знаменитая марксова формула коммунистического общества: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям»[65]. Но такое распределение можно осуществить лишь при наличии изобилия продуктов, а во времена Бабёфа, когда промышленный переворот во Франции был ещё впереди (хотя бабувисты и предполагали использование машин, облегчающих труд человека и увеличивающих время досуга[66]), о таком изобилии не приходилось и мечтать: даже скромный «достаток» весной 1796 года был для изголодавшихся парижских санкюлотов недосягаемым счастьем. («Речь идёт не о том, чтобы обрекать людей на самоотречение, а о том, чтобы уменьшить лишения народной массы»[67] «Пусть каждый трудится в великой социальной семье и пусть каждому его труд даёт возможность существования, наслаждения и счастья. Таков голос природы[68]…»).
Вернёмся, однако, к собственно диктатуре трудящихся. С наибольшей полнотой её принципы сформулированы в документе, который Ф. Буонарроти озаглавил «Фрагмент проекта декрета об управлении». Вот несколько его статей:
«Ст. 1. Лица, ничего не делающие для отечества, не могут пользоваться никакими политическими правами; они — иностранцы, которым республика оказывает гостеприимство. Ст. 2. Ничего не делают для отечества те, кто не служит ему полезным трудом. Ст. 3. Закон рассматривает как полезный труд: земледелие, скотоводство, рыболовство, судоходство; механические и ремесленные мастерства; мелкую торговлю; перевозку людей и вещей; военное дело; преподавательскую и научную деятельность. Ст. 4. Преподавание и научная деятельность не будут, однако, признаваться полезным трудом, если занимающиеся ими лица не представят в течение…[69] свидетельства о гражданстве, выданного в установленной форме.»[70]
Здесь необходим комментарий. Кажется, парадокс: все семеро членов Тайной директории — высокообразованные лица интеллигентных профессий, и — додумались до такой дискриминации в отношении работников умственного труда. За что же так обидели «собратьев»? Дело в том, что они пережили Термидор и видели, как недавние революционеры, такие вот буржуазные интеллигенты (юристы, журналисты и т. п.), которым свершивший революцию народ доверил власть, — предали революцию и обрекли массу простых тружеников — санкюлотов — на неисчислимые страдания. Не похожую ли картину мы наблюдали в 80-е — 90-е годы ХХ века?[71] Увы, большая часть интеллигенции, к сожалению, предала интересы трудового народа. Недаром Ленин отмечал, что «…только на одних рабочих мы и можем положиться в смысле искренности и энтузиазма»[72].
Право, тут есть над чем задуматься в будущем, когда пролетариат вновь завоюет власть. Выдавать интеллигентам свидетельства о благонадёжности — это, может быть, слишком, но пролетариат должен следить за ними, прежде всего за управленцами, за соблюдением правила, которое Владимир Ильич называл «принципом Парижской Коммуны»: зарплата чиновников всех рангов, включая членов правительства, должна быть на уровне зарплаты рабочего. И уж, конечно, никаких больше «пайков», спец-санаториев, спец-совхозов и прочих привилегий: на них мы один раз уже сильно погорели[73]… Кстати, и бабувисты предусмотрели, что должностные лица «почти все обязаны заниматься тем видом труда, которым руководят, не имея иных средств воздействия, кроме силы своего собственного примера, или же вербуются из того разряда людей, которых возраст освобождает от тяжёлой работы (старше 60 лет, по современным понятиям пенсионеры. — прим. авт.). Ни одно из должностных лиц не стоит республике дороже, чем самый безвестный гражданин[74].» И
