не знаю почему. Может, потому, что каждый, кто сидел за этим столом, или даже любой человек вне коллежа, первый встречный на улице, в метро, возле моего дома, уже несколько недель как стал мне врагом. Что-то внутри меня, какая-то смесь ужаса и ярости, много лет спавшая под наркозом, который я сама кое-как дозировала, теперь проснулась.
Я никогда не ощущала это так четко и объемно: едва сдерживаемая клокочущая ярость не дает мне заснуть.
Да, я не призналась, что вызывала в школу его мать, хотя это очень скоро может дойти до директора, и он обвинит меня во лжи и сделает закономерный вывод, что я чересчур вмешиваюсь в это дело. Так оно и есть.
Фредерик озабочен. Он опасается жалобы со стороны матери. С его точки зрения, я вызвала ее безосновательно и совершенно напрасно напугала. Мне хочется, чтобы он обнял меня. На несколько минут прильнуть к нему, переложить на него часть своего веса. Опереться. Вдохнуть его запах, почувствовать, как отдыхают мышцы спины, расправляются плечи. Нет, конечно, ненадолго.
Я вышла из коллежа, совершенно не хотелось идти домой. Я брела куда глаза глядят, куда ноги несут, то там, то сям переходя улицы, лишь бы не останавливаться. Гнев снова вышел на свободу, он пульсировал под кожей в каждой частице тела. Пока я не выдохлась, я была не способна повернуть назад.
Я пришла домой поздно и одетая рухнула на кровать.
СЕСИЛЬ
Недавно Матис застал меня врасплох, я была в кухне и не слышала, как он вернулся. Он подошел сзади.
— Мама, ты что, сама с собой разговариваешь? Я растерялась.
— Нет, милый, я говорю с соседкой снизу, она здесь, только тебе не видно.
Он на секунду поверил было, потом засмеялся. У Матиса чувство юмора в отца, то есть, я хочу сказать, как тогда, когда у того было чувство юмора. Он стал открывать шкафы, искать себе что-то на полдник, но как будто и сам не знал, что ищет.
Чуть позже, походив вокруг да около, он спросил меня, можно ли пригласить Тео, чтоб он переночевал у нас в следующие выходные. Я не знала, что ответить. В субботу вечером мы с Уильямом приглашены на ужин к друзьям, и мне не хочется оставлять их вдвоем в доме. Я сказала, что подумаю и обсужу с отцом. Я часто говорю: «Надо поговорить с твоим отцом», но сегодня эта фраза звучит особенно бессмысленно. Что может понять тринадцатилетний мальчик из этой глупой фразы, какой вывод сделать? Что я покорная жена и полагаюсь на мудрость супруга? Что мужское начало главенствует над женским? Что у нас в семье все решает Уильям? Что я прикрываюсь его реальным или фиктивным авторитетом, чтобы не брать ответственность за собственные решения? Что мы с его отцом едины во всех взглядах? Я чувствовала себя полной дурой.
Кто живет или жил в браке, да и в любом союзе, тот знает, что чужая душа — потемки. Я тоже это знаю. Да, да, да, какая-то часть нашего спутника нам решительно неподвластна, потому что другой человек — это загадочное существо со своими секретами, со своей хрупкой и сокровенной душой, он хранит в себе ребячество и тайные раны, пытается обуздать свои темные порывы и неясные желания, другой человек, как и всякий другой, должен найти себя, провести своеобразную оптимизацию своей личности, другой человек — незнакомец, который тоже должен возделывать свой потаенный сад, — а как же, я давно все это знаю, не вчера родилась. Читаю книги и женские журналы. Пустые слова, банальности без капли тепла и сочувствия, которые абсолютно не помогают. Потому что нигде я не читала о том, что эта ваша половинка (она же — чужая-душа-потемки), то есть тот самый человек, с которым вы живете, спите, едите, занимаетесь любовью, с которым вроде бы ладите, живете дружно, даже в полной гармонии, оказывается незнакомцем, в котором роятся самые отвратительные мысли и рождаются слова, способные запятнать вас позором. Что делать, если вы обнаружили, что эта неизвестно откуда взявшаяся его часть как будто заключила сделку с дьяволом? Что делать, если вы понимаете, что за декорацией трясина, отхожая яма?
Не надо было мне поднимать скомканный листок. Я знаю. Надо было и дальше жить в слепом неведении, радоваться, как хорошо живу, и не беспокоиться.
И надолго бы меня хватило?
Время невинности ушло безвозвратно. Теперь мне непременно нужно знать. Каждое утро, как только Матис уходит в коллеж, а Уильям — в свой офис, я бросаюсь к компьютеру. Я начинаю с блога, где он публикует тексты периодически, нерегулярно, потом проверяю сайты и форумы, где он, напротив, постит комментарии почти каждый день. Иногда даже по нескольку в день, когда завязывается дискуссия и, возгоняя градус агрессии, он пикируется с другими. В интернете Вилмор75 источает презрение и яд. Чтобы обыграть цензуру, использует витиеватые метафоры и хитрые намеки. Тщательно дозирует слова в зависимости от того, на каком сайте разглагольствует, и, кажется, ни разу не нарывался на неприятности.
Я не знаю человека, который это пишет. Мой муж не такой. Он такие слова не употребляет. Не может мой муж носить в себе те вонючие помои, что брызжут из этих строк. Он очень воспитанный человек. Из культурной, обеспеченной семьи. Мой муж не может каждый вечер выплескивать ушаты грязи и еще в ней кувыркаться. Мой муж вообще не имеет привычки издеваться, освистывать, оплевывать все на свете. У моего мужа есть дела поинтересней. Мой муж — не этот человек, который почти каждый вечер уединяется, чтобы выдавливать гной из своих вонючих нарывов.
Мой муж был обаятелен, умен и красив. Мне нравились его легкий характер и остроумие. Он был прекрасный рассказчик. Яркий и щедрый человек. Он делился со мной кучей всего, рассказывал всякие истории. Муж интересовался жизнью детей и моей жизнью тоже.
Я пытаюсь объяснить доктору Фельсенбергу, почему среди ночи меня охватывает чувство, что меня предали. Да, Уильям предал меня. Уильям скрыл от меня часть себя, которая лезет в драку, сметает все, и пишет вещи прямо противоположные тому, что он думает или заявляет.
Доктор Фельсенберг хочет загнать меня в угол. Он спрашивает, знает ли Уильям все про мою жизнь или есть недомолвки.
Конечно, не знает. Но это же нельзя сравнивать.
— Неужели? — делано удивляется он.
— Речь не о тайных фантазиях и не о сердечных порывах. Я говорю вам про самосвал дерьма, который человек сбрасывает в общественное пространство.
