светильники,
О святой Руси умильные печальники!
Вы труждайтеся, подвизайтеся,
Красыславы для церкви незримые
Зодчеством, красным художеством,
В терпении верном, во уповании.
А времен Божьих не пытайте,
Ни сроков оных не искушайте,
Не искушайте – не выведывайте.
Как сама я той годиной пресветлою,
Как сама я, Мати, во храм сойду:
Просветится гора поднебесная,
И явится на ней церковь созданная,
Вам в обрадование и во оправдание,
И Руси великой во освящение
И всему миру Божьему во осияние».
Тут ей Божьи угодники поклонилися:
«Слава Тебе, Матерь Пречистая!
Уж утешно ты трудничков утешила,
Что надежно смиренных обнадежила:
Им по слову Твоему святому да сбудется».
А поется стих во славу Божию,
Добрым людям в послушание,
В умиление и во упование[98].
Предчувствие возмездия
(Блок, Гумилев, Волошин)
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы дети страшных лет
России Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумье ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота – то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, встревоженных когда-то,
Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье, —
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие Твое![99]
Так на рубеже двух столетий, в годы, предшествовавшие роковым для России катастрофам, писал крупнейший поэт того времени Александр Александрович Блок[100].
Вся поэзия Блока, всё его поэтическое наследие проникнуто мотивами предчувствия неизбежной катастрофы, страшного возмездия за сотворенный грех. В чем именно состояла эта греховность обреченного на искупительные страдания народа, Блок не в силах рассказать словами. Быть может он и сам умом, рационалистически, не мог этого постигнуть, но лишь интуитивно чувствовал всеми фибрами своей тонкой, многогранной души. Разъяснить этот грех предстояло другому поэту, его современнику – Максимилиану Волошину, о чем мы скажем ниже. Блок лишь чувствовал и, как свидетельствуют его современники, не только чувствовал, но в течение последних месяцев своей земной жизни физически слышал грозные подземные гулы уже сотрясавшие мир и прежде всего горячо любимую им родину – Россию.
Как в натуре, так и в поэзии Александра Блока – множество противоречий. Историки литературы и критики до сих пор ведут споры о них. Вряд ли когда-нибудь наступит конец этим спорам, ведь дар поэта чрезвычайно близок к дару пророка, что гениально высказал еще А.С. Пушкин, а к большинству пророчеств можно с известной натяжкой давать совершенно различные трактовки. Так объясняют теперь и поэтические пророчества Блока. Некоторые историки литературы называют его даже атеистом или во всяком случае поэтом очень далеким от христианских идеалов, туманным эстетом-символиком, язычником по своему духу.
Верно ли это? Если мы внимательно проследим всё развитие творческой направленности Блока, то ясно увидим в нем среди метаний и блужданий безотрывную связь его духа с христианством. Одухотворявшая его любовь к родине тесно слита с духом родного народа, его глубокою верою в милость Господню, в силу молитвы и спасение через нее.
Я не первый воин, не последний…
Будет долго родина больна…
Помяни за раннею обедней
Мила друга верная жена…[101]
молится накануне Куликовской битвы русский ратник-христолюбец. И не так ли молится и сам Блок, находя прибежище от обуревающих его душу смятений лишь в молитве к Заступнице царства Российского, Богородице, Домом которой называлось это царство.
Ты ушла в поля без возврата,
Да святится имя Твое.
Снова красные копья заката
Протянули ко мне острие.
Лишь к Твоей золотой свирели
В черный день устами прильну…
Если все мольбы отзвенели,
Утомленный в поле усну.
О, исторгни ржавую душу,
Со святыми ее упокой,
Ты, держащая море и сушу
Неподвижною, тонкой рукой[102].
Блок не может отказаться от символической эстетики, ярчайшим выразителем которой он стал в русской поэзии. Но под туманным налетом эстетической формы в его стихах явно слышны те же молитвенные мотивы арфы Давида, которой проникнуты все лучшие произведения крупнейших русских поэтов. Они звучат даже в его предсмертной поэме «Двенадцать», которую некоторые искусствоведы и литературоведы называют кощунственной. Смысл этой поэмы до сих пор еще загадочен и разъяснение многих ее строк придет лишь в дальнейшем, когда станут ясны исторические судьбы нашей родины, смысл постигших ее страданий, когда сотворенный грех будет окончательно искуплен и прощен Господом.
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!
Такими словами начинает Александр Блок свою замечательную, пророческую, как мы смеем утверждать, поэму «Двенадцать».
Черная, непроглядная тьма окутала всю страну. В этой тьме неизвестно куда, неизвестно зачем бредут двенадцать человек… Это они?
В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз…
Они, залитые кровью злодеи, убийцы, разрушители всех священных основ русского духа, поправшие всё святое, отрекшиеся от Христа и своей родины.
Товарищ, винтовку держи, не трусь.
Пальнем-ка пулей в Святую Русь.
Таков их лозунг: попрание, разрушение, уничтожение! Кажется, нет спасения тем, кто «пути не знает своего», этим «детям темных лет России», и всё же, подчиняясь каким-то неземным велениям, поэт, непонятно для самого себя, как он говорил своим друзьям, вводит в конце этого своего, вероятно, самого значительного произведения светлый образ Христа, несущийся среди тьмы и вьюги впереди банды убийц и палачей.
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
И от пули невредим,
И за вьюгой невидим,
В белом венчике из роз
Впереди Исус Христос.
Что это? Кощунство? Как смеет поэт поставить впереди грешников и убийц светлый образ Спасителя мира? Но ведь такие же убийцы и разбойники висели распятыми на крестах на Голгофе, где один из них, просветленный искупительным страданием, взмолился Спасителю: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствие Твое». «Ныне будешь со мною в раю», ответил
