Я покосилась на Фодю. Пупрыгин как всегда помрачнел и покачал головой. У него пока меньше семидесяти баллов. Никто так и не понял, зачем Антон Макарович взял Мефодия в группу. Олевский сам пока, сдается мне, не понимает: посматривает на Фодю задумчиво с сомнением в прекрасных глазах… Стоп! Думаем о будущей сессии! У меня с баллами тоже недобор. Полигоны – это не мое, вот реальные дела – да… надеюсь.
Мы поднялись на площадку второго этажа.
— Что чувствуете? — негромко спросил Олевский.
Мы тоже затихли. Где-то шумела вода. Голоса. Обычные. Шум телевизора.
— Серый коловрат, — проговорил Лексей. — Его тут много.
— Насколько много? — Олевский прищурился.
Гудков прикусил губу, концентрируясь.
— Я бы сказал, аномально много. В последний раз я чувствовал такое в… крематории. Но там… мягко и грустно, а здесь…
— Агрессия, — потянув носом воздух, сказал Милли.
— Да, подходящее слово, — с некоторой досадой признал саламандр.
— Еле уловимая, — сказала я, рефлекторно передернув плечами, — словно за нами следят, стараясь не выдать свою злость.
Ксеня, Броня, Марьяша и Фодя просто прислушивались. Ксюша и Бронислав были нашим передовым отрядом силы магической, а Мефодий с Марьей – физической, по крайней мере, мы дружно делали вид, что ребят взяли в семерку именно благодаря их хорошей спортивной подготовке.
Райяр присоединился к нам, взбежав по лестнице. Радостно рявкнул:
— Можем пройтись по квартирам, почти все жильцы дали разрешение.
— Держитесь вместе, не разделяйтесь, но и не мешайте друг другу, — напомнил Олевский.
И снова я почувствовала его взгляд в спину. Но когда обернулась, он разговаривал с Богданом.
Мы обошли дом сверху донизу. Двенадцать квартир. Ничего, что указало бы на присутствие фантома или сильного остаточного рефлекса. И в истории дома ни капли криминального. Обычные люди, обычные смерти: болезни, старость.
При этом много серого коловрата, от которого морщится и трет запястья Лексей… а еще злобный шепот на грани восприятия. Испуганные люди. Страх и тоска в глазах.
Когда мы спустились, я сказала:
— Мы что-то упускаем!
Гудков фыркнул:
— Еще раз облазаем все до чердака? Нет там ничего. Только ругани наслушались. Еще и детей напугали из одиннадцатой.
— Ты что-то слышала, Лучезара? — Олевский напрягся.
— Не знаю, — призналась я. — Шепот… взгляд… Оно прячется.
Все молчали и хмурились, прислушиваясь. Бронислав задумчиво постукивал пальцем по циферблату часов, старинных, с ключиком на цепочке. Стук-стук. Стук-стук-стук. Кудель убрал палец.
— Еще! — потребовала я, глядя на часы Бон-бона.
— Что? — удивился он.
— Постучи еще.
Кудель принялся выстукивать какой-то приятный ритм. Шепот нарастал. Он шел из всех щелей, но слышала его только я. Лишь пара жирных тараканов сбежала по стене. Насекомым усиление темного коловрата было не по вкусу.
— Фу, — сказала Ксеня, отодвигаясь от стены.
— Слышу рефлекс, — тихо подал голос Олевский. — Манифестация?
— Нет, — я покачала головой и обратилась к Броне: — Оно не будет манифестировать, просто ждет, когда мы уйдем. Что это за часы?
— «Серебряная луковица» часовой фабрики «Рушнин и Ко». Начало прошлого века. Принадлежали одному из моих предков нильвэ.
— Оно их слышит, и они ему… нравятся.
— Да, — Кудель задумался, — возможно. Вроде бы это старая семейная магия – часы нильвэ отмеряют людское время и привлекают все, что вне его… фантомов, неупокоенные души… главное желание которых – вернуться к человеческой жизни.
— Это они побывали в гробу у ламии? — с любопытством уточнил Богдан Денисович, кивая на брегет.
— Да, — гордо ответил Кудель.
Ксеня демонстративно закатила глаза: мальчишки!
— Значит, оно не будет манифестировать? — с опаской уточнил Фодя.
— Нет, — сказала я. — А когда мы уйдем, выползет и опять станет сосать у жильцов коловрат.
Олевский подтверждающе кивнул. Хоть бы похвалил за догадку.
— Еще одна умная тварь, — пробормотала Марьяша. — Что-то их все больше и больше.
— Почему умная? — озадачился Фодя.
— Эволюционируют они, что ли? — подруга передернула плечами. — Отец рассказывал, фантомы не могут не реагировать на магию. Раньше достаточно было «железом» махнуть, и все, что было в радиусе сорока метров, нападало.
— Она права, — Олевский подвигал челюстью. — Пять баллов, Марья.
Марьяша радостно вздохнула. А мне? Мне пять баллов?!
— Огнецвет, что ты думаешь? — спросил Райяр.
— Одиннадцатая, — неуверенно пробормотала я.
— Почему? Отец – рабочий на фабрике. Двое детей, их мать умерла в родах три года назад.
— Богдан Денисович, я не знаю. Это… интуиция.
— Тоша? — Райяр выжидающе посмотрел на Олевского. — Возвращаемся?
— Да, — вендиго обратился к Куделю: — Продолжай стучать. Даня, узнай у владельца, в каком состоянии тут коммуникации. Оно может и в трубы уходить, как Антип. Кстати, как там наш призрачный друг?
— Вряд ли он нам сейчас поможет, — предупредила я. — Он после прошлого практикума не еще восстановился.
— Если отец узнает, что нас тренирует фантом высшей степени опасности… — Гудков покачал головой, поднимаясь за Броней.
Опять скрипучие ступеньки. Я скоро выучу их «музыку» наизусть. А вот та почти провалилась.
— Тебе не понравилось? — ехидно спросила за меня Ксеня, ибо я старалась поменьше болтать с Лексеем.
При взгляде на меня в его глазах время от времени промелькивало что-то такое… сложное. Странно, что Гудков все-таки остался в нашей семерке. Терпит мое присутствие… и Олевского, его требования и придирки. Однако надо отдать Антону Макаровичу должное – видно, что он ценит способности саламандра и придирается к нему не больше, чем к остальным.
— Мне понравилось, — четко проговорил Гудков. — Я два раза попал, между прочим.
Угу, и Ждан-Антип это запомнил. Сдается мне, у него к таким наглым мальчикам особо неприязненное отношение. Не удивлюсь, если его, в бытность живым школьником, шпыняли всякие… саламандры.
Мы вошли в одиннадцатую, деликатно постучав. Двое мальчиков синхронно подняли голову от игры, испуганно заморгали. Райяр и Олевский заговорили с ними успокаивающе. Остальные столпились в небольшой прихожей.
— Странно, — прошептала мне на ухо Ксеня. — Мужчина один двоих пацанов воспитывает. Целый день на фабрике. А они чистенькие, причесанные.
