Стук барабанов я ощущала спиной, он доносился оттуда, где застыли в своих предсмертных позах сухие трупы, и я невольно обернулась в их сторону. Но и там не пришлось увидеть ничего нового: шеренги все так же стояли, погруженные в снежную дрему, и ветер обметал их мелкой снежной пудрой. Только вот повернувшись обратно, я не поверила своим глазам: мои оборванцы исчезли, словно их здесь и не бывало. Лишь следы на снегу, обрывавшиеся в тех местах, где только что стояли Максим и Серафим, да упавший в снег шарик, доказывали обратное.
Я подняла этот странный предмет, который при ближайшем рассмотрении, а также при изучении наощупь, оказался еще противнее. Причем, из-за того, что его температура была выше температуры моего тела (замерзла я ненашутку), а слизь на его поверхности не застывала, казалось, что это – живой организм или, по крайней мере, некая его часть.
Теперь пришло время моего желания, а я еще по пути сюда, слушая разговор беглецов, решила, что повторю то, что скажут они. Ведь мне, по сути, хотелось вернуться домой не меньше, чем им самим, а что касается возможности жить безбедно… Это, по-моему, еще не повредило ни одному человеку.
− Хочу того же, что и они, − сообщила я шарику.
Прошло несколько томительных секунд, в течение которых тамтамы не переставали звучать. Вдруг картинка, что транслировали в мозг мои глаза, подернулась цветными полосками вперемежку с рябью. Обычно такое изображение выдавал видеомагнитофон, что стоял у нас дома во времена моего раннего детства, когда в нем заедала кассета. Немного погодя рябь в глазах усилилась настолько, что я рефлекторно принялась их тереть, а когда они, наконец, снова обрели способность видеть, далеко не сразу разобралась, где нахожусь.
Вокруг было практически совсем темно, только в нескольких местах горели скромные огоньки костров.
После того, как я подняла взгляд вверх, у меня сложилось впечатление, что я угодила в гигантский колодец – просторное помещение было круглым, и у него отсутствовал потолок. Вместо него наверху зияла круглая дыра, сквозь которую сюда проникал синеватый зимний свет и сыпались редкие сухие снежинки. Пахло же в этом месте, несмотря на постоянное «проветривание», очень и очень плохо. Затхлостью, бедностью и немытыми телами.
Как оказалось, Максим с Серафимом находились рядом со мной – это я узнала, когда более-менее привыкла к темноте. На одной с ними лавке сидел какой-то тип, внешне не сильно от них отличавшийся, и сипло гоготал, широко распахнув рот с редкими гнилыми зубами.
− Ну, умора! – весело шипел он. − Это ж надо быть такими дубинами!
− Ничего не понимаю, − растерянно произнес Фима, − мы же попросили шар вернуть нас туда, откуда мы…
Под новый приступ смеха беззубого мужика, к троице подошел еще один собеседник, такой же грязный и нечесаный, с сильно оттопыренным правым ухом, и пояснил:
− Так шару-то откудова знать, куда именно вас возвратить надо? Он, небось, смекнул: раз вы до этого были в «кастрюле», то в нее вас и надо отправить.
− А как же тогда безбедная жизнь? – чуть не плача спросил Серафим.
− Ну, все верно же! – ответил человек с гнилыми зубами, на время уняв хохот. – Здесь вам с голоду помереть никто и не даст, как ни старайся. Раз отсюда не выйти, так до конца жизни и сиди, только жрачку проглатывай, что тебе сюда привозят.
Раздался новый взрыв хохота, теперь уже коллективного. «Кастрюля», действительно, была под завязку набита бедняками, что жили здесь, в прямом смысле, без крыши над головой, терпя и зной, и непогоду.
Не дай бог и мне остаться с ними.
Жуткие мысли заставили меня вскочить и броситься к стене. Ведя в полутьме рукой по голому бетону, я пошла вдоль нее, пытаясь найти дверь. Скоро она обнаружилась, но ручки на ней не оказалось, и это подтверждало тот факт, что открыть ее можно только снаружи. Я устало опустилась на пол и прислонившись к стене, уткнувшись носом в колени.
Пожалуй, впредь нужно быть внимательнее и четко формулировать свои желания. Если, конечно, меня отсюда когда-нибудь выпустят, и у меня вновь появится возможность что-либо желать.
Постепенно гогот стих и все вяло разбрелись по зданию, кто-то забился в темноте под ворохи вонючего тряпья, кто-то вышел на свет, поближе к костру. Ко мне приблизилась маленькая сухая женщина, спина которой по форме напоминала колесо, из-за чего она была вынуждена ходить, согнувшись в три погибели.
− Ты, небось, есть хочешь? – участливо спросила она.
До этого момента я как-то совсем не думала о еде, но теперь в желудке заурчало. Я с надеждой закивала, после чего она позвала меня к огню и сунула в руки потемневшую от грязи миску с налитой в нее ужасного вида бурдой. При этом, пахла она ничуть не лучше, как и люди, здесь находившиеся, однако чувство голода пересилило отвращение, и я принялась хлебать эту баланду.
Между тем, стемнело. Люди притихли, а, если и общались, то все больше шепотом. В наступившей тишине особенно грозно прозвучал скрежет нажимаемой дверной ручки. Ржавая створка распахнулась, и в проеме показалось несколько фигур.
Первым вошел человек, кожа лица которого (возможно так казалось в тусклом пляшущем свете костров) отдавала болотно-зеленым и была покрыта сильно выступающими пупырышками.
− Добрый вечер, князь, − слова поднялись в холодный воздух вместе с облачками пара.
− Огурчик наш пришел, − хитро подмигнув мне, прошептала женщина, что меня кормила.
Пришедшему же зеленому человеку она, как и все остальные, отвесила земной поклон, при этом мне показалось, что ее и без того проблемная спина сейчас переломится пополам, но все обошлось.
Князь Ползуцкий обвел склоненные перед ним затылки важным взглядом, довольно хмыкнул, что, по всей видимости, послужило крепостным знаком: после этого хмыканья они выпрямились и побрели в свои углы, готовясь сдавать работу.
В дверях уже ждали помощники князя, разворачивая пустые холщовые мешки, чтобы вынести их отсюда набитыми доверху. А когда помощники занялись делом, из-за их спин показался ни кто иной, как незабвенный мой Макар Иванович. Удивляясь тому, насколько я рада видеть этого совершенно несимпатичного мне человека, я бросилась к нему и еле удержалась от того, чтобы заключить его в объятия.
− Насилу нашел вас! Зачем было куда-то уходить с дороги, скажите мне на милость? О чем вы только думали? – начал, было, он читать мораль, но я даже не слышала его нравоучения – так у меня в ушах шумело от счастья.
Вид у него был уставший, растрепанный, но все такой же лихой за счет торчавшего за поясом револьвера.
− Скорее увезите меня отсюда! – потребовала я, и он не стал со мной спорить.
За нами со скрежетом закрылась дверь «кастрюли», которую я покинула без малейшего сожаления. Правда, стало немного жаль Максима с Серафимом – не только из-за того, что их желания сбылись не так, как надо, а еще из-за наказания, которое, видимо, их ждало. Во-первых, за сегодняшний день они вряд ли выработали свою производственную норму, а во-вторых, когда начнется разбирательство, по какой причине это произошло, не исключено, что кто-то из жителей «кастрюли» проболтается об их прогулке.
