Книга Похитители тел - Джек Финней

Не знаю, многие ли в наше время остаются жить в своих родных городах. Но я остался, и мне было невыразимо грустно видеть, как умирает Милл-Вэлли. Это хуже, чем смерть друга, – ведь у тебя наверняка есть еще друзья. За час пятьдесят пять минут, прошедшие после нашего возвращения, с нами случилось многое, и с каждой минутой мой шок усиливался. Мне казалось, что то, чем я дорожил, утрачено безвозвратно. Я вспомнил, что мне рассказывал дядя, воевавший в Италии. В город, будто бы свободный от немцев, с дружественным будто бы населением, они вступали с винтовками наперевес, оглядываясь по сторонам на каждом шагу. Им виделась опасность в каждом окне, каждой двери, каждом переулке и каждом встречном. Сейчас, на той самой улице, где разносил когда-то газеты, я испытывал то же самое.

– Я бы съездил ненадолго домой, Майлс, – сказал Джек. – Надо взять побольше вещей для нас с Тедди.

Я не хотел ехать с ним. Мрачные чувства и мысли одолевали меня: я должен был посмотреть на город вблизи – а вдруг он остался таким, как прежде. В эту субботу дежурил другой врач, и я сказал:

– Мы с Бекки выйдем и прогуляемся, если она не против. Встретимся потом у меня.

Джек высадил нас на Сикамор-авеню, минутах в десяти пешком от моего дома. Это тихая жилая улица, в Милл-Вэлли таких большинство. По пути к Трокмортон-стрит мы с Бекки никого не встретили и слышали только свои шаги – мирная, казалось бы, обстановка.

Я ездил по этим улицам каждый день и был в этом квартале всего с неделю назад. Обычно мы не всматриваемся пристально в привычное окружение, если у нас нет на то особой причины. Теперь причина была, и я всматривался в каждый дом, как будто видел его впервые.

Словами это чувство передать трудно, но если б я был художником, то снабдил бы все окна на Сикамор-авеню наполовину опущенными шторами, чтобы они походили на глаза с тяжелыми веками, пристально за нами следящие. Написал бы перила веранд и лестниц в виде рук, охватывающих дома, чтобы защитить их от нашего любопытства. Изобразил бы сами дома затаившимися, враждебными, полными холодной злобы к двум людям, идущим между ними по улице. Деревья, лужайки и небо солнечного в реальности дня я сделал бы темными, придав всей картине атмосферу страха и напряженности, а краски заставил бы диссонировать.

Не знаю, насколько хорошо это выразило бы происшедшую с городом перемену, но я ее чувствовал и знал, что Бекки чувствует тоже.

– Майлс, – тихо спросила она, – мне только кажется или эта улица правда выглядит мертвой?

– Тебе не кажется. За семь кварталов мы не видели, чтобы кто-то что-то покрасил, вставил новые стекла, посадил что-то или подстриг. Здесь никто ничего не делает, и этому уже много дней, а то и недель.

На Блитдейл, а потом и на Трокмортон наблюдалось такое же запустение. Возможно, ремонт и покраска здесь производились совсем недавно, но нельзя пройти по длинной обитаемой улице, ни разу не увидев, скажем, нового гаража, свежего цемента на дорожке, вскопанной клумбы – ни малейшего признака перемен и улучшений, свойственных человеческой расе.

На Трокмортон-стрит уже встречались прохожие и на парковках стояли машины, но она все равно казалась какой-то вялой. Редкие хлопки автомобильных дверей, редкие голоса – так бывает разве что ночью, когда город спит.

Я видел, в общем, всё то же, что видел и раньше, когда ездил на домашние вызовы, но тогда я не обращал внимания на детали, а теперь обращал. Мне вспомнился закрытый магазин около моего офиса – вспомнился потому, что мы прошли еще три таких. Окна забелены, внутри не убрано, и видно, что они уже не первый день так стоят. На вывеске таверны «Миллтаун» недостает букв, окна засижены мухами, картонные рекламные плакатики выгорели на солнце. Внутри всего один посетитель, сидящий неподвижно у бара.

Кафе «Инн-Плейс» закрыто, видимо, насовсем, поскольку табуреты у стойки отвинчены и лежат на полу. В витрине обувного магазина еще сохранилась афишка от Четвертого июля; вокруг нее детские туфельки, успевшие запылиться. На кино «Секвойя» объявление: «Мы работаем только в субботу и воскресенье вечером».

Я снова заметил, как много вокруг всяческого мусора: урны переполнены, всюду валяются рваные газеты, у дверей, фонарных столбов и почтовых ящиков сугробики пыли. В сквере разрослись сорняки.

– И тележки с попкорном нет, – промолвила Бекки. Да, верно: стеклянная позолоченная тележка с красными колесами годами стояла у автобусной остановки в дневное время. Теперь пропала и она, и Эдди, ее хозяин.

Мы приближались к ресторанчику Дэйва: я еще удивился, почему у него так мало народу, когда ел здесь в последний раз. Вот и теперь только два человека – и это в обеденное время, когда здесь всегда под завязку. В окне вывешено меню, где всего три блюда вместо обычных шести-семи.

– Когда всё это началось, Майлс?

– Как видно, давно уже. Мы только сейчас уяснили, что город при смерти.

Мимо проехал грузовичок водопроводчика Эда Бэрли. Он помахал нам, мы ему, и на улице опять стало тихо, не считая наших шагов.

На углу, у аптеки Лавлока, Бетти предложила:

– Давай кофе, что ли, попьем. Или колы.

Я понимал, что ей не кофе хочется, а уйти ненадолго с улицы. Мне хотелось того же, и мы вошли.