Хотя, отклеивая свидетельства нашего задушевного общения от спинки дивана, отмечаю, что в среднем пишу раз в пять больше, чем Леон. И что мои записки гораздо более откровенные. Забавно перечитывать. Во-первых, сразу видно, насколько никудышная у меня память. Например, я пишу, как стыдно было, когда в прошлом году не передала Джастину приглашение на день рождения Рейчел. Однако сейчас отчетливо помню – я его все-таки пригласила, и дело кончилось жуткой ссорой, поскольку он не хотел отпускать меня одну. Джастин всегда говорил, что у меня ужасная память; досадно находить письменное тому подтверждение.
Половина шестого. Я рано ушла с работы, потому что в редакции никого не осталось – увольняется коллега, все отправились отмечать, а у меня нет денег, и так как из начальства никого не осталось, я сама отпустила себя домой. Уверена, никто бы не был против.
Думала, застану Леона, поскольку пришла около пяти. Странное было чувство. Согласно официальным условиям нашего уговора, я не должна возвращаться раньше шести. Я знала, когда на это соглашалась, что мы не будем в квартире в одно и то же время – тем-то мне и приглянулось объявление. Хотя и не предполагала, что мы в буквальном смысле никогда не встретимся. То есть вообще, совсем, ни разу за целых четыре месяца.
Я, надо сказать, хотела пересидеть в кофейне за углом, однако подумала, что это странно: друзья, а ни разу не виделись. Чувство именно такое – мы друзья. Да и может ли быть иначе, если наши жизни постоянно пересекаются. Я точно знаю, какую он любит яичницу, хотя не видела, как он ест ее – на тарелке всегда море размазанного желтка. Могу довольно точно описать его вкус в одежде, хотя ни разу не видела на нем ни одной вещи из тех, что болтаются на сушилке в гостиной. И, что самое странное, я знаю, как он пахнет.
Не вижу причины, почему нельзя встретиться, – это не изменит условий, на которых мы сосуществуем. Просто, если я вдруг увижу Леона на улице, смогу его узнать.
Звонит телефон. Странно – я даже не знала, что он у нас есть. Сначала бросаюсь к своему мобильному, но у меня мелодия звонкая и веселая, а не допотопный дзынь-дзынь, который сейчас раздается непонятно откуда.
Наконец обнаруживаю стационарный телефон на кухонной стойке под шарфом мистера Прайора и ворохом записок с обсуждением все или не все – абсолютно все – сливочное масло слопал Леон.
Стационарный телефон! Обалдеть! Я думала, это ископаемое, за которое платишь, когда надо провести домой выделенную линию интернета.
– Алло… – робко говорю я.
– О, салют!.. – отвечает какой-то парень на том конце.
Он удивлен – надо полагать, не ожидал услышать женский голос, – и у него занятный акцент: смесь лондонского с ирландским.
– Это Тиффи, – представляюсь я. – Я живу у Леона.
– А! Привет! – Заметно повеселел. – В смысле спишь в его кровати?
– Я просто соседка, – морщусь я.
– О’кей, о’кей, – говорит он и, кажется, ухмыляется. – Приятно познакомиться, Тиффи! Я Ричи, брат Леона.
– Привет, Ричи.
Не знала, что у Леона есть брат. С другой стороны, я, наверное, о Леоне еще много чего не знаю, даже если и знаю, что́ он читает перед сном. Сейчас «Под стеклянным колпаком», в час по чайной ложке.
– Вы с Леоном, видимо, разминулись. Я пришла минут тридцать назад, и его уже не было.
– Вкалывает на работе как про́клятый. Я не сообразил, что уже полшестого. Во сколько вы там сменяетесь?
– Обычно в шесть, но я сегодня рано закончила. Звони ему на мобильный.
– Видишь ли, Тиффи, не могу.
Хмурюсь.
– Не можешь позвонить на мобильный?
– Это длинная история… В общем, я в тюрьме строгого режима, и единственный номер, на который мне разрешено звонить, – домашний телефон Леона. Кстати, звонки на мобильные еще и дороже в два раза, а я зарабатываю четырнадцать фунтов в неделю за уборку в блоке. Причем, чтобы получить это место, пришлось кое-кому дать на лапу… Так что не разбежишься.
Я в легком трансе.
– Хреново!.. Реально хреново! И как ты там?
Слова сами срываются с языка. Не лучшее, что можно сказать в данных обстоятельствах, но дело сделано.
К моему – а может, и к своему – удивлению, Ричи начинает хохотать.
– Я нормально, – отвечает он спустя секунду. – Но все равно спасибо. Уже семь месяцев. Видимо, я – как это Леон называет? – акклиматизируюсь. Учусь здесь жить, терпеть минуту за минутой.
Киваю.
– Уже что-то. И как там по шкале от «Алькатраса» до «Хилтона»?
Снова смеется.
– Зависит от настроения в конкретный день. Хотя, скажу тебе, по сравнению со многими я – везунчик. У меня теперь отдельная камера и два свидания в месяц.
С моей точки зрения, везением тут и не пахнет.
– Раз звонок платный, не хочу сильно тебя задерживать. Леону что-нибудь передать?
В трубке воцаряется трескучая тишина, слышны только фоновые шумы.
– И ты не спросишь, за что я сел?
– Нет, – огорошенно отвечаю я. – А ты хочешь рассказать?
– Обычно люди спрашивают.
Пожимаю плечами.
– Не мое дело тебя судить. Ты брат Леона и позвонил с ним поговорить. И потом, мы говорили об ужасах тюрьмы, а они одинаковы для всех, неважно, что ты сделал. Тюрьмы неэффективны, это любому понятно. Так?
– Так. В смысле правда понятно?
– Конечно.
Снова тишина.
– За вооруженное ограбление. Только я этого не делал.
– Господи, ужас какой! Тогда действительно хреново!
– Ага, как-то так… Ты мне веришь?
– Мы даже не знакомы. Какая разница?
– Не знаю. Почему-то мне не все равно…
– Чтобы сказать «верю», мне нужны факты. Иначе какой смысл?
– Тогда передай Леону вот что: я хочу, чтобы он сообщил тебе факты, и ты смогла бы ответить, веришь или нет.
– Постой… – Тянусь за бумагой и ручкой, пишу и проговариваю вслух: – Привет, Леон, это записка от Ричи. Он говорит…
– Я хочу, чтобы Тиффи знала, что со мной произошло. Хочу, чтобы поверила, что я этого не делал. Она, по-моему, хорошая девушка и, держу пари, еще и красивая. Это сразу понятно, брат, такой особенный голос – низкий и сексуальный, знаешь, как…
Смеюсь.
– Такое я писать не буду!
– На чем остановилась?
– Сексуальный, – признаюсь я, и Ричи смеется.
– Хорошо. Ставь точку. Только последнее предложение не вычеркивай, пожалуйста, Леон повеселится.
Качаю головой и улыбаюсь.
– Хорошо. Оставлю. Рада познакомиться, Ричи.
