— Что случилось, Луи?
— Я сегодня предложил Ронни выйти за меня замуж.
Многого я могла ожидать, но к этому была не готоваабсолютно. У меня отвисла челюсть. Когда я смогла захлопнуть пасть ипритвориться, что ко мне вернулся разум, я спросила:
— Чего ж тогда вы поссорились?
— Она отказалась.
Это он сказал, не глядя на меня. Уставился в пространство,сунув руки в карманы брюк, что безнадёжно портило линию костюма, но руки надобыло куда-то девать.
— Она отказалась, — повторила я, будто нерасслышала.
Он посмотрел на меня:
— Ты удивлена?
— Ну, вообще-то я помнила, что у вас все хорошо.
Честно говоря, последний разговор, когда Ронни мне что-торассказывала, состоял в основном из хихиканья, поскольку посвящён был сексу. Мывсе друг другу выкладывали, как умеют только женщины, и выяснилось, что у неё сЛуи секс не хуже, чем у меня с Микой. То есть чертовски хорош. Ронни по ошибкерешила, что раз я с Микой, значит, я бросила Жан-Клода. Когда она выяснила, чтоодно из другого не следует, то отнеслась к этому без восторга. Она никак немогла примириться, что я встречаюсь с нежитью. Разборчивая она, Ронни. Ношуточки шуточками, а её неприязнь к Жан-Клоду осталась неколебимой. И с тех пормы не очень много общались.
— Все действительно чудесно, Анита. Вот почему это так…— он поискал слово, остановился на таком: — обидно!
— Так я не поняла, действительно вам было хорошо?
— Я тоже так думал — может быть, ошибался? Да нет, чертвозьми, не мог я так ошибиться. Лучшие два года моей жизни. Не было лучшегоначала дня, чем проснуться с нею рядом. И я хочу, чтобы каждый день такначинался. Что ж тут плохого?
— Ничего, Луи.
— Тогда зачем же так ругаться, как я от неё ещё никогдане слышал за эти два года?
Тёмные глаза смотрели требовательно, будто я знаю ответ,просто ему не говорю.
— Я утром позвоню Ронни, если она мне раньше непозвонит. И поговорю с ней.
— Она сказала, что ни за кого не хочет замуж. Сказала,что если бы за кого-нибудь вышла, то это был бы я, но не хочет выходить. Нехочет.
Такое страдание слышалось в его голосе, что больно былоушам.
— Я тебе сочувствую. — Чуть было не взяла его заруку, но решила, что не надо, и сказала: — Может, вы просто могли бы житьвместе?
— Это я тоже предложил. Предложил жить вместе, пока онане станет готова на большее.
Он снова уставился в темноту, будто не хотел, чтобы я виделаего глаза.
— И на это она тоже сказала «нет»?
— Она не хочет лишиться независимости. Независимость —это одна из черт, за которые я её особенно люблю.
— Я знаю, — сказала я с сочувствием, посколькуничего другого предложить не могла.
Он посмотрел на меня:
— Знаешь — значит, сможешь ей сказать?
— Я все сделаю, чтобы убедить её, что ты не собираешьсяподрезать ей крылья.
— В этом дело? Она просто боится, что я посягну на еёсвободу?
— Я не знаю, Луи. Честно говоря, спроси ты меня раньше,я бы сказала, что она скажет «да».
— Ну уж.
Он пристально посмотрел на меня. Посмотрел так, будто хотелв моих глазах прочесть секреты мироздания. Я уж предпочла бы, чтобы он пялилсяв темноту, чем искал ответов у меня на лице. Не знаю, что могла бы подсказатьему темнота, но я — точно ничего.
— Да, Луи, так бы я и сказала. В последний раз, когда яеё видела, она была счастлива, как никогда.
— Так я не обманывал себя? — спросил он, все ещёглядя на меня этим незащищённым, вопрошающим взглядом.
— Нет, Луи, не обманывал.
— Так в чем же дело? В чем?
Я пожала плечами, но что-то надо было и сказать, потому чтоЛуи не сводил с меня глаз.
— Я не знаю. Извини.
Очень это казалось недостаточно — «извини», — но ничегодругого я не могла дать.
Он кивнул, несколько поспешно, отвернулся и снова уставилсяв темноту. Я знала, что он не видит сейчас церковного двора, заборчика. Онпросто смотрит в темноту, чтобы какое-то время не видеть ничьих взглядов, нокак-то меня это нервировало. Не по себе было от понимания, что его чувства таксильны, что надо их прятать, чтобы я не видела. Напомнило мне, как Дольфотвернулся на осмотре места преступления. В общем, скрывали они одно и то же —страдание.
Луи снова повернулся ко мне. В глазах его была боль, и мнетруда стоило не отвернуться самой. У меня есть правило: когда кого-то что-томучает, самое меньшее, что я могу сделать — не отвернуться.
— Кажется, твой любимый сюда идёт.
Я оглянулась — Мика шёл к нам. В обычной ситуации он бы нестал прерывать, но сегодня время поджимало. Время и ardeur никого не ждут. Я быпопыталась объяснить это Луи, но не была уверена, знает ли он про ardeur, а яочень не люблю объяснять, что это такое. Слишком остаётся впечатление…странное, как минимум.
— Вы давно живёте вместе с Микой? — спросил он.
— Месяца четыре.
— Вы с Ронни не очень общались с тех пор, как он к тебепереехал?
Я прикинула.
— Да, похоже. Ей не нравится, что я продолжаювстречаться с Жан-Клодом.
Луи смотрел в сторону идущего к нам Мики, и взгляд его былзадумчив.
— Может, не в этом дело.
— А в чем?
— В том, что с тобой кто-то живёт. Может, это ей и непо нраву.
— Она сказала, что все дело в моем романе с вампом.
— Ронни много чего говорит, — сказал он уже мягче,не так сердито, скорее озадаченно. Потом встряхнулся, как вылезшая из водысобака, и сумел улыбнуться. Глаза остались грустными, но все равно ужелучше. — Может быть, ей трудно видеть, как ты себя кому-то посвящаешьнастолько сильно.
Я пожала плечами, потому что не думала, что дело в этом, нои разуверять его не стала.
— Не знаю.
Он снова улыбнулся, и тёмные глаза были как переполненныеозера безнадёжности.
— Едешь домой, Анита, и радуешься этому.
Я успела увидеть блеснувшие в его глазах слезы.
Что мне было делать? Обнять его? Будь он моей подругой, я бытак и сделала, но ведь он был мужчина, а мне хватило уже на сегодня осложнений.И я поступила как свой парень — неуклюже похлопала его по спине. Перешла бы япосле этого к настоящему объятию — не знаю, потому что сзади подошёл Мика.
