– Хуже нет с бабьем дело иметь. C'est toujours une mer a boire![10]Поместил их капитал в дело и регулярно плачу проценты – так нет же! По крайней мере, раз в неделю приходят справиться, не стряслось ли чего.
– А мне ты что скажешь? – спросил Поланецкий.
– Кофе прежде выпей, – сказал Машко, зажигая спиртовку под кофейником. – С тобой хоть канители не будет. Видел я опись и закладную. Дело нелегкое, хотя и не пропащее. Конечно, издержки будут, разъезды и так далее, поэтому целиком всей суммы дать я тебе не могу. Две трети выплачу в течение года в три приема.
– Ну что ж, согласен. Я ведь еще больше собирался уступить. Когда же первый платеж?
– Через три месяца.
– Я оставлю доверенность Бигелю на случай, если меня не будет.
– А сейчас едешь в Райхенгалль?
– Вероятно.
– Ого… это уж не Букацкий ли подал мысль?..
– Каждому свое… Ты же вот покупаешь зачем-то кшеменьскую закладную? Сущая ведь мелочь для тебя.
– Мелкие дела крупным не помеха. Но тебе я могу сказать: деньги у меня, ты знаешь, есть и кредит имеется. Но кусок земли, и притом большой, во всех смыслах – неплохое обеспечение. Плавицкий мне самому однажды говорил, что охотно продал бы Кшсмень. А теперь, я думаю, пойдет на это еще охотней и отдаст дешевле, гораздо дешевле, с уплатой только части вперед, а остальное – в рассрочку, в виде какой-нибудь там rente viagere[11]. Вообще посмотрим. Приведу имение в порядок, почищу его слегка, как лошадь перед ярмаркой, и, может, опять продам. А пока что буду числиться помещиком, чему я, entre nous[12], придаю некоторое значение.
Поланецкий, с трудом заставив себя выслушать Машко, сказал:
– Откровенность за откровенность: купить будет не так-то просто. Панна Плавицкая решительно не хочет его продавать. Женщина, что поделаешь! Привязалась к своему Кшеменю и сделает все, чтобы имение осталось у них.
– Ну, что же, в крайнем случае стану кредитором Плавицкого, – не беспокойся, деньги мои не пропадут. Во-первых, могу продать закладную по твоему примеру. Во-вторых, у меня, как адвоката, побольше возможностей взыскать с него долг. Наконец, придумаю что-нибудь, какой-нибудь хитрый способ, и Плавицкому подскажу.
– Можешь сам пустить имение с молотка и сам же приобрести его на аукционе.
– Нет! Так пусть поступает кто-нибудь другой, но не Машко, черт побери! Есть и еще средство; как знать, может, оно больше устроит панну Плавицкую, чьи достоинства мне, кстати, небезразличны.
Поланецкий, допив чашку, со стуком поставил ее на стол.
– Ах, вот что! – сказал он. – Конечно, можно и так помещиком стать.
И в порыве досады и гнева хотел было встать и уйти, сказав Машко: «Я раздумал», – но сдержался.
– А почему бы и нет?.. – проговорил Машко, расчесывая пальцами бакенбарды. – У меня таких намерений не было, честное слово, и никаких определенных планов я не строю. А все-таки… чем черт не шутит? С панной Плавицкой я как-то зимой познакомился в Варшаве, она мне очень понравилась. Из хорошей семьи, имение расстроенное, правда, но большое, его еще можно в порядок привести. Как знать? И эту возможность стоит в соображение принять. Я с тобой начистоту, как всегда. Ты за долгом поехал, но я-то знал, зачем тебя туда направляют дамы. А вернулся злой как черт, и я допускаю, что на барышню ты видов не имел. Но если я ошибаюсь, то немедленно отступлюсь, не от планов – я тебя уверяю, их не было, – но даже от мыслей таких. Даю слово! Но в противном случае не будь собакой на сене и не становись девушке поперек дороги. А теперь давай, я слушаю тебя.
Поланецкий вспомнил свои вчерашние размышления и подумал, что Машко прав: ни к чему становиться Марыне поперек дороги.
– Никаких видов у меня на девушку нет, – сказал он, помолчав. – Женишься ты на ней или нет – дело твое. Но скажу честно: одно мне во всем этом не нравится, хотя это в моих же интересах, – что закладную покупаешь ты. Что у тебя нет сейчас намерений, я верю, ну, а если появятся? Это будет довольно странно… Будто ты расставил сети, хочешь оказать давление на нее… Впрочем, дело твое…
– Вот именно! И скажи мне это кто-нибудь другой, уж я бы сумел его поставить на место. А тебе ручаюсь: будь у меня такое намерение явилось, в чем я сомневаюсь, я не стал бы требовать руки панны Плавицкой в счет процентов Коль скоро я, положа руку на сердце, могу себе сказать, что купил бы закладную в любом случае, значит, и могу со спокойной совестью ее купить. Хочу купить Кшемень, потому что он мне нужен: вот как дело обстоит. А значит, вправе прибегнуть к потребным для этой цели средствам.
– Ну, ладно. Согласен. Вели составить контракт и пришли мне на подпись или сам занеси.
– Контракт мой помощник уже заготовил: дело только за твоей подписью.
И через четверть часа контракт был подписан. Вечером того же дня Поланецкий в прескверном настроении сидел у Бигелей; пани Бигель тоже была огорчена и не скрывала этого. И Бигель, пораскинув умом, протянул с обычной своей рассудительной осторожностью:
– Что Машко такой возможности не исключает, сомнений нет. Вопрос разве в том, обманывает он только тебя, отрицая это, или себя тоже.
– Боже ее упаси от Машко, – промолвила пани Бигель. – Мы все видели, какое большое впечатление она на него произвела.
– Мне всегда казалось, – заметил Бигель, – что для таких людей, как Машко, важней всего состояние, но я могу ошибаться. Может, у него другой расчет: взять жену из хорошей, старинной семьи, умножив тем свои связи, подняв свой престиж, и стать поверенным в делах целого широкого общественного слоя. Расчет вовсе неплохой: если он воспользуется имеющимся у него кредитом, то при своей сноровке сумеет со временем очистить Кшемень от долгов.
– Вы сказали, панна Плавицкая произвела на него большое впечатление, – вставил Поланецкий, – помнится, ее отец тоже об этом поминал.
– Что же теперь делать? – спросила пани Бигель.
– Да ничего. Пусть выходит за Машко, если хочет, – отвечал Поланецкий.
– А вы?
– А я пока что уеду в Райхенгалль.
ГЛАВА VI
И правда, через неделю он уехал в Райхенгалль, еще перед тем получив письмо от пани Эмилии, которая справлялась о поездке в Кшемень. На письмо он не ответил, решив рассказать все при встрече. А Машко накануне его отъезда отправился в Кшемень – известие об этом подействовало на Поланецкого сильней, чем можно было ожидать. Он убеждал себя, что уже в Вене забудет об этом, но не мог и, гадая о том, выйдет ли Марыня за Машко, даже послал из Зальцбурга письмо Бигелю, якобы деловое, а на самом деле в надежде что-нибудь разузнать. С пятого на десятое слушал он рассуждения своего попутчика, Васковского, о взаимоотношениях национальностей в Австро-Венгерской империи и о миссии современных народов вообще. Порой, поглощенный мыслями о Марыне, он даже забывал отвечать на вопросы. И удивительное дело: уже не образ ее, а точно она сама, живая, возникала у него перед глазами, до того отчетливо он видел ее. Видел милое, кроткое лицо с красиво очерченным ртом и родинкой над верхней губой, спокойный взгляд ее глаз – внимательный и сосредоточенный, когда она слушала его; видел всю эту стройную, грациозную фигурку, от которой веяло пылким и вместе чистым молодым одушевлением. Вспомнил ее светлое платье и выглядывающую из-под него туфельку, нежные, покрытые легким загаром руки и темные волосы, которыми в саду играл ветерок. Никогда он не предполагал, что воспоминания, причем о человеке, виденном мимолетно, могут быть почти осязаемы. И, почтя это за лишнее доказательство того, сколь глубокое она произвела на него впечатление, никак не мог свыкнуться с мыслью, что оставившее в его душе такой след существо достанется Машко. Ему становилось не по себе, и – в полном согласии с его деятельной натурой – являлось неудержимое желание любой ценой этому помешать. Но он тут же напоминал себе, что добровольно отказался от панны Плавицкой и это вопрос уже решенный.
