– Только не делайте ничего такого, что мне бы не понравилось! – крикнул он им вслед.
Сколько могла понять Краста, любовникам давали карт-бланш.
От кучера несло перегаром. Слуга произнес что-то по альгарвейски, и они с Лурканио расхохотались.
– Он мне завидует, – пояснил Лурканио, помогая Красте забраться в коляску, и снова хохотнул. – Полагаю, у него есть на это веская причина.
Когда они вернулись в усадьбу, никого из домашних слуг не было видно. Никто не заметил, как они с Лурканио поднялись в спальню маркизы – или Краста не видела, что кто-то заметил, разницы для нее не существовало.
В спальне, как и на протяжении всего вечера, тон задавал Лурканио. Он решил, что лампа останется гореть. Он раздел Красту – стянул блузку через голову, целуя и лаская по ходу дела ее груди, потом расшнуровал брюки. Маркиза вздохнула – скорей от облегчения, чем от страсти.
Но страсть уже разгоралась в ней, и альгарвеец умел ее раздуть. Очень скоро Краста сама делала все, чтобы возбудить его. Лурканио был, как она обнаружила, обрезан – в отличие от мужчин Валмиеры.
– Обряд возмужания, – пояснил он. – Мне было четырнадцать. – Он примостился между ног Красты. – А сейчас – еще один древний обряд.
Когда обряд был завершен – к полнейшему взаимному удовлетворению, – любовники распростерлись бок о бок. Ладони Лурканио властно блуждали по телу маркизы.
– Вы весьма снисходительны к чужеземному солдату, – промолвил он. – Вы не пожалеете.
Краста редко о чем-либо жалела. Тем более когда сладкая любовная истома еще не растаяла. В эти минуты она могла злиться, отчего волшебство рассеивалось, но жалеть – никогда.
– Скоро вы, альгарвейцы, станете править всем миром, – проговорила она.
Это был ответ и увертка одновременно.
– А вы избрали сторону победителей? – Лурканио расчесал пальцами тонкую поросль внизу ее живота. – Видите? В глубине души вы очень практичная особа. Это хорошо.
Хотя Талсу до сих пор надевал порою форменный мундир и брюки елгаванского солдата, выходя на улицы родной Скрунды, альгарвейские патрульные не обращали на него никакого внимания. Молодой человек был этому только рад. У него осталось не так много одежды, чтобы выбрасывать ее. И он не единственный в Скрунде мог похвалиться остатками военной формы – это относилось почти ко всем солдатам, кого захватчики не озаботились бросить в лагеря для пленных.
Как бывшие его товарищи по оружию, Талсу зарабатывал чем мог – копал котлованы, или подметал дворы, или ворочал мешки с чечевицей. Однажды, перекидав несчетное число мешков с фасолью, кувшинов с оливковым и кунжутным маслом с телег на альгарвейский склад, он принес домой полдюжины мелких сребреников с портретом короля Мезенцио. Когда юноша выложил их на обеденный стол, монетки приятно зазвенели.
– Что у тебя там? – спросил отец.
Плечистый и сутулый Траку походил на уличного громилу, а на жизнь зарабатывал портняжным ремеслом. Зрение его слабело все сильнее; чтобы приглядеться к монеткам, он нагнулся к самой столешнице. Потом прорычал невнятное проклятие и смел сребреники на пол. Кошка принялась гонять блестящие кругляшки.
– Это еще зачем и с какой стати, отец? – Талсу ползал по гостиной на четвереньках, пока не собрал все шесть монет. – Силы горние, не настолько мы богаты.
– Не хочу видеть гнусной рожи этого сукина сына в своем доме! – рявкнул Траку. – Не хочу, чтобы задница брата этого сукина сына пачкала наш трон! Нечего рыжикам на нем восседать! Не их страна! Наша страна! Не отнимут!
– Серебро есть серебро, – устало ответил Талсу. – Их монеты ничем не хуже наших. Даже лучше, потому что оккупанты проклятые задрали обменный курс до небес, чтобы солдаты-рыжики могли задешево покупать подарки своим бабам.
– Воры они и разбойники, – отрезал Траку. – Пусть подавятся своими вонючими деньгами, чума и холера на их головы от меня поверх всех прочих.
Из кухни вышли мать и младшая сестра Талсу. Лайцина несла большую миску похлебки, Аушра – свежевыпеченный каравай на большом подносе. Хлебная корка была нездорового буро-песочного оттенка, не потому что каравай плохо пропекли, а потому что мука на него пошла далеко не ситная. Молотая фасоль, тертый горох… Талсу надеялся только, что хоть опилок там нет.
Да и похлебка состояла больше из фасоли, гороха, репы и моркови. Редкие кусочки мяса плавали в ней больше для запаха, чем для сытности, и Талсу вовсе не был уверен, что этот запах ему нравится.
– Что это было? – поинтересовался он, выловив ложкой кусочек мяса.
– Мясник говорит, кролик, – ответила мать. – Цену он заломил и вправду как за кролика.
– Давно я не слышала, чтобы коты на крышах орали, – заметила Аушра, блеснув глазами, и покосилась на серую кошечку, которая гоняла по полу альгарвейский сребреник. – Слышала, Пуховка? Высунешь нос на улицу, из тебя тоже кролика сделают.
Талсу поспешно выплюнул кусочек мяса обратно в миску. Потом, поразмыслив, все равно съел. Пускай не кролик – в армии он привык к худшему. Кроме того, мать потратила деньги на это мясо. В нынешнем положении семья не могла позволить тратиться попусту.
Мать, верно, думала о том же самом.
– Милый, – заметила она, – стыдно не взять этих денег. Талсу столько трудился, чтобы их заработать…
– Это альгарвейские деньги, – упрямо промолвил Траку. – Не желаю брать альгарвейских денег. Мы должны были победить армию Мезенцио, а не наоборот.
Он глянул на Талсу с таким видом, словно сын лично был виновен в поражении Елгавы. Портной года не дотянул до того, чтобы попасть на фронт в Шестилетнюю, и давняя победа оттого казалась ему еще более сладкой, ибо Траку не испытал на себе того, что пережили солдаты ради этой победы.
– А мы продули, – промолвил Талсу – он-то знал, каково приходится бойцам. – Может, вышло бы иначе, если бы наши драгоценные высокородные офицеришки отличали свои головы от задниц. Точно не могу сказать, потому что сам не вижу разницы.
Отломив кусок хлеба, он с трудом прожевал.
Траку уставился на него:
– То же вранье, что на альгарвейских плакатах, какими весь город обклеен.
– Это не ложь, – резко бросил Талсу. – Я был там. Видел своими глазами. Слышал своими ушами. Вот что я скажу, отец: я к рыжикам любви не питаю. Нечего им было над нами своего королька ставить. Коли вернется король Доналиту – честь и слава ему. Но если альгарвейцы до его возвращения перевешают всех графьев, маркизов да герцогов в стране – тем лучше!
Молчание затянулось на добрую минуту. Талсу не пытался скрыть свои чувства в отношении елгаванского дворянства с той поры, как вернулся в Скрунду, но до сих пор не проявлял их столь явно.
– Это же измена, – проговорил портной.
– А мне плевать, – ответил Талсу, отчего над столом опять повисла тишина. – Нет, это нельзя назвать изменой, потому что дворяне больше не правят Елгавой. Здесь хозяйничают альгарвейцы, а про них я ничего не говорил. – Он снова положил заработанные монетки на стол. – Хотите – берите. Нет – оставлю себе. Пива, что ли, куплю. Или вина с лимонным соком.
