1
Пасмурным ранним утром отряд останавливается в чахлой, изрезанной торными дорогами рощице. Дубки тут еще совсем зеленые, и только в росистой траве под деревьями попадаются тронутые желтизной листья с оранжевыми жилками.
Мы разводим костры и ходим с котелками по воду в болотце с окнами прозрачной воды. Сырая осина стреляет в костре, шипит, дымит. Густой белый дым стелется по траве, ветер подхватывает его, рвет в клочья, швыряет в мокрые кусты, где дым застревает, как вата. Под моим присмотром вода наконец закипает в плоском немецком котелке с крышкой. Мне дорог этот котелок. На нем выцарапано незабываемое имя «Надя»… Баженов приносит откуда-то щепоть серой соли. Алеся получает у хозяйственников ржаную муку для раненых. Котелок – на троих. Баланда почти готова. Здоровым сегодня завтрак не положен. На обед обещают суп со свининой. Огромный, почти с бегемота, боров, пудов на десять, конфискованный ночью у какого-то старосты, оказался к утру обглоданным – ребята тайком срезали с него все сало и съели несоленым.
– Ну, как дела у инвалидной команды? – преувеличенно бодро спрашивает у раненых, подходя к нашему костру. Щелкунов. – Баланда готова? Меня в компанию берете? У вас что? Заправить нечем?
– Баланду дымком заправили. А Ольга самсоновская целый котелок зажимает, – грустно отвечает Казаков, напарник Бурмистрова по котелку.
– Врешь! – хмурится Щелкунов. – Не знал я, что у нас еще капиталисты имеются. Раскулачим!
Боков идет мимо, выскребывая на ходу котелок. Румянец его заметно спал. Он только что вернулся из Хачинского леса.
– Ну как там, в нашем Хачинском лесу? Самарин тоже вернулся?
– Сейчас пошурую насчет добавки и Самсонову доложу, – отвечает Боков. – Советую послушать. Самарин голодным спать завалился. Мы на конях туда и обратно…
Щелкунов вдруг расплывается в радостной улыбке, подмигивает нам и говорит:
– Да ты, Васек, никак баланду трескаешь? Не жирно. А где же сметана, яйца и молоко?
Боков даже подскакивает от неожиданности:
– Сметана, яйца? Разве есть у кого?
Щелкунов смеется. Мы улыбаемся, не понимая еще, куда он гнет.
– А в Москве-то тебе, – говорит злорадно Владимир, – восемьсот граммов хлеба на день полагается, маслица трохи, сахарок, картошка, крупа…
Боков глядит на Щелкунова в недоумении.
– А ты вспомни, – продолжает тот, – что ты после Вейно говорил, когда маслозавод мы разгромили. Думал – на курорт приехал, на санаторное питание…
И мы все сразу вспомнили тот далекий июньский день после разгрома Вейно, кадки с маслом, бидоны с молоком, ящики яиц… Что ж, партизанское счастье переменчиво!..
Боков, усмехаясь глазами, вешает голову.
– Да, брат, – говорит он, – и пивка в Москве можно выпить – в очереди только постоять надо.
– То-то, – торжествует Владимир. – Теперь затягивай ремень потуже. А эти пока еще ничего себе живут, – оглядывается он на Самсонова.
Еще издали мы услышали приглушенный хор раздраженных голосов, у командирского костра нередко теперь грызутся друг с другом Самсонов и Кухарченко, Ефимов и Козлов. Все они разные люди, одно у них общее – то, что нет у них таких, как у меня, друзей-товарищей. Ослепленные поклонники, подхалимы есть, а друзей нет.
2
Самсонов с деланым спокойствием насвистывает песню о Ермаке, сидит над картой, рваной, до дыр протертой на сгибах, – картой потерянного партизанского края. Ольга возится с отрядным поваром у костра. Покрикивает на него. Ее тон карикатурно схож с командирским тоном Самсонова. В нос ударяет невыразимо приятный запах блинов. Шипенье сковороды звучит музыкой в наших ушах. Кухарченко и Женя сидят тут же с алчными глазами, следят за тем, как растет аппетитная горка блинов. Кухарченко, когда мы подходим вплотную к костру, воровато протягивает руку в черной кожаной перчатке – память о мотоцикле – к блинам. Женька шлепает его по руке. Кухарченко виновато ухмыляется, облизывается. Козлов злобно плюет и уходит. За ним по знаку Самсонова спешит Ефимов.
– У тебя, Ольга, котелок жира имеется? – деловито осведомляется Щелкунов. – Факт! Дай-ка нам жиру, раненые вот жалуются – этот суп только пучит пуп, баланда поперек горла комом встает.
Самсонов недовольно поднимает брови. Лицо Кухарченко принимает заинтересованное выражение. Ольга отвечает лаконичным отказом.
– Да ты что, кулачка, что ли? – агитирует ее Владимир. На худой шее его вздуваются жилы. – Ты брось эти единоличные фокусы! У нас тут все общее, у нас только раненым поблажка делается! А ты?.. Нехорошо! Вот и товарищ капитан тебе скажет…
Лица Баженова, Казакова, Бурмистрова бесстрастны. Мы выжидаем. Самсонов взывает взглядом к помощи Кухарченко. Кухарченко злорадно усмехается.
– Не до жиру, быть бы живу, – ухмыляется он.
Но Самсонов тут же показывает, что мы недооценили его. Напуская вдруг на себя суровость, он говорит нам всем:
– Да, да, Ольга, отдай жир раненым. Я сегодня же распоряжусь, чтобы в моей бригаде покончили с этой подхалимской затеей – штабными кухнями. Перцова я уже снял за все эти безобразия, попадет и другим на орехи. Партизанские командиры должны питаться из одного котла с бойцами.
