Путин и его представители неоднократно называли сумму в 1,3 миллиарда долларов, давая понять, что Гусинский должен был выплатить все эти деньги одновременно. На самом деле долги предстояло выплачивать в течение ряда лет в соответствии с графиком, подготовленным Гусинским в июле 2000 года. Кредит, полученный у “Креди Суисс Ферст Бостон” в размере 2п миллионов долларов под гарантию “Газпрома”, следовало вернуть в марте 2000 года. Срок погашения кредита в размере 40 миллионов долларов, полученного НТВ от “Газпромбанка”, наступал в ноябре. Заем, предоставленный “Медиа-Мосту” “Креди Суисс Ферст Бостон”, — 262 миллиона долларов — предстояло погасить в июле 2001 года. Заем в размере 223 миллионов долларов, полученный “Медиа-Мостом” у города Москвы, предстояло погасить в феврале 2003 года, а заем в размере 40 миллионов долларов, полученный “Медиа-Мостом” у “Внешторгбанка”, — в мае 2003 года. Кроме того, компании Гусинского получили займы от принадлежащего государству Сберегательного банка на общую сумму 222 миллиона долларов, обеспеченные российскими государственными облигациями, деноминированными в долларах, стоимость которых к сроку их погашения в 2003 году на 72,3 миллиона долларов превышала бы размер займов. К 2009 году Гусинский должен был вернуть остаток займа в размере 123,7 миллиона долларов, полученного у американского “Эксимбанка” на приобретение спутника. Министерство финансов России выступило в качестве поручителя при получении ссуды в размере 32,5 миллиона долларов на приобретение российского спутника. Гусинский и его высокопоставленные сотрудники часто говорили, что хотя у компании были большие долги, она быстро росла и до кризиса 1998 года канал НТВ приносил прибыль.
Услышав об аресте, Сергей Доренко разозлился. Своими пятнадцатью серебряными пулями Доренко косвенно помог Путину прийти к власти, но ему не нравилось то, что происходило на его глазах. В тот вечер по НТВ шло популярное ток-шоу “Глас народа”. Темой был арест Гусинского. Шоу транслировалось из студии, напоминавшей амфитеатр, в котором присутствовала большая аудитория. Доренко был человеком Березовского, но бросился на защиту Гусинского. Одетый в джинсы и трикотажную рубашку, Доренко мчался в студию. На полпути раздался сигнал пейджера. Это был Киселев, который пригласил его немедленно появиться в эфире. По мобильному телефону позвонил Березовский, который, казалось, был немного сбит с толку происходящим. “Боря! — ответил Доренко. — Они — просто идиоты!” Он рассказал об аресте Гусинского. “Ты знаешь, я еду в студию”. Березовский был удивлен, но промолчал.
Шоу проходило очень эмоционально. Политические деятели, адвокаты и журналисты из печатных изданий Гусинского, а также его друзья выступали, переполненные чувством гнева и глубокого возмущения. Арест Гусинского, говорили они, был ничем иным, как посягательством на неокрепшие свободы России, деспотичным возвратом к старому авторитаризму. “Это — акция устрашения и мести”, — сказал Андрей Черкизов, язвительный комментатор с принадлежавшей Гусинскому радиостанции “Эхо Москвы”. “Это — акция устрашения; если будете плохо себя вести, это случится и с вами”, — сказал бывший вице-премьер правительства “молодых реформаторов” Борис Немцов, являвшийся в то время прогрессивным членом парламента.
Доренко едва ли был образцом идеализма, когда речь заходила о защите свободы прессы. Он был шоуменом и лично провел кампанию по компрометации Лужкова. Но он был мужественным человеком и в тот вечер не побоялся говорить о том, что он видел. Высказывания Доренко оставили тогда самое яркое впечатление. Он заявил, что Путин дал зеленый свет “роботам” старого режима, спецслужб, чтобы те выдвинулись на передний план. Доренко не любил Примакова, символизировавшего этот старый режим. Теперь Доренко понял, что Путин оказался продолжателем традиций старой школы — произвола, тотального контроля. Всего через шесть недель после того, как Путин занял свой пост, когда на Западе еще приветствовали его как молодого лидера постъельцинской эры, способного излечить Россию от ее болезней, Доренко критиковал его с той же энергией, с которой громил Лужкова.
“Мы думали, за последние десять лет что-то произошло, — сказал он, имея в виду подъем российской демократии после краха Советского Союза. — Мы думали, что в течение этих десяти лет старая система развалилась. Мы выбросили роботов на свалку. Они лежали там. Потом они зашевелились и снова начали двигаться, как будто услышали какую-то музыку. Они встали и начали двигаться. Сегодня структуры безопасности по всей стране воспринимают приход Путина к власти, как сигнал... Они слышат музыку, которую не слышим мы, они встают как зомби и идут. Они окружают нас. И они пойдут далеко, если будет тихо... Нам нужно колотить их по голове каждый день”.
Еще более удивительным, чем яркая обличительная речь, с которой Доренко выступил в тот вечер, был телефонный звонок, раздавшийся у него через несколько дней после того, как Путин вернулся в Москву. Путин пригласил Доренко срочно приехать в Кремль. Путин вел себя как сотрудник КГБ, всегда стремясь установить контроль, даже над своими врагами. Путин предложил Доренко чай и печенье, а затем сказал: “Сергей, с нашими отношениями что-то произошло”.
Доренко ответил, что дело не в этом. “Вы послали очень важное сообщение каждому в этой стране, каждому, — сказал Доренко. — Всем сотрудникам милиции, ФСБ. Вы отдали им приказ хватать журналистов, бизнесменов и евреев. Вот что вы им сказали. Потому что Гусинский — еврей, связанный с прессой, и бизнесмен. Теперь вы можете издавать любые указы или законы, но люди будут знать, чего вы хотите на самом деле: хватать журналистов, бизнесменов и евреев”{599}.
По словам Доренко, при упоминании евреев Путин сказал, что ему позвонил израильский премьер-министр Ехуд Барак и спросил, почему он нападает на Гусинского. На это Путин сказал Бараку, что Гусинский “не платит налоги в Израиле” и в России тоже. Доренко был потрясен.
“Я сказал ему: Владимир Владимирович, это не имеет к вам никакого отношения. Вы не следователь, верно? Вы — политический деятель. Это не ваш уровень; есть другие люди, которые должны заниматься этим. Это абсолютно не ваш уровень, где он платит налоги. И, во-вторых, в России это смешно. Милиционер, который завтра будет бить евреев, журналистов и бизнесменов... даже не знает слово “налоги”.
Путин, казалось, испытывал неловкость. Он попытался изменить тему. “Мы с вами в одной команде”, — сказал он Доренко.
“Я не состою ни в чьей команде”, — ответил Доренко.
Гусинский был официально обвинен в мошенничестве и освобожден поздно вечером в пятницу, 1б июня, под подписку о невыезде из Москвы. Спустя несколько дней Гусинский неловко сидел в кресле, установленном на возвышении в студии передачи “Глас народа”, и давал интервью в прямом эфире своему партнеру Киселеву. Брать интервью у Гусинского было трудно; эмоции, казалось, переполняли его, и он бросал мысль на середине предложения. Его окружали симпатизировавшие ему журналисты, и казалось, ему было неловко находиться в центре внимания. Но о Путине он говорил очень четко и ясно. Российский президент, по его словам, знал все о его аресте и заключении. “Более того, — добавил он, — решение было принято лично господином президентом”. Кремль, заявил Гусинский, разделил магнатов на “друзей” и “врагов”, и он был одним из врагов. Гусинский признал также, что олигархи дали Кремлю достаточно оснований верить в свое право командовать средствами массовой информации — президентская кампания Ельцина 1996 года стала прецедентом. “Очень большая и серьезная ошибка, — сказал Гусинский. — Именно в 1996 году мы породили маленького монстра... Сегодня власти используют те инструменты, которые мы предоставили им в 1996 году”{600}.
