Он умолк, потому что Шаман как раз свернул на дорожку, ведущую к дому Гайгеров. Он пустил Босса прямо к боковой двери, которой обычно пользовались члены этой семьи.
— Зайдешь? — спросил Джей. Шаман улыбнулся и покачал головой. Он подождал, пока Джей забрал сумку из двуколки и тихонько поднялся на крыльцо. Это был его дом, потому он вошел без стука, а Шаман натянул вожжи и уехал.
На следующий день Шаман закончил прием пациентов в амбулатории и поехал по Длинной тропе домой к Гайгерам. Когда он постучал, дверь ему открыл Джейсон, и Шаман по выражению его лица сразу понял, что Рэйчел уже успела поговорить с отцом.
— Входи.
— Спасибо, Джей.
Напряжение не спало даже тогда, когда дети, услышав голос Шамана, выбежали из кухни и Джошуа обнял его за одну ногу, а Хетти — за другую. Лилиан вышла за ними и попыталась увести их в комнату, одновременно кивая Шаману. Хотя они и возражали, ей все же удалось забрать их на кухню.
Джей проводил гостя в гостиную и указал ему на одно из кресел с набивкой из конского волоса; Шаман послушно присел.
— Мои внуки боятся меня.
— Они просто плохо вас знают. Лилиан и Рэйчел все время рассказывали им о вас. Дедушка то, зейде — се. Как только они окончательно поймут, что вы и есть тот самый чудесный дед, о котором им рассказывали, все наладится. — Тут он понял, что Джей Гайгер может и не оценить покровительственных советов касательно его собственных внуков, потому решил сменить тему. — А где Рэйчел?
— Ушла на прогулку. Она несколько… расстроена.
Шаман кивнул.
— Она рассказала вам о нас.
Джейсон тоже кивнул.
— Я любил ее всю свою жизнь. Хвала Господу, я больше не тот беспомощный мальчик. Джей, я знаю, чего вы боитесь.
— Нет, Шаман. Я отношусь к тебе с величайшим уважением, но ты не понимаешь и никогда не поймешь. В этих детях течет кровь первосвященников. Их нужно воспитывать в иудейской вере.
— И они получат надлежащее воспитание. Мы все тщательно обдумали. Рэйчел не откажется от своей веры. Вы можете и сами воспитывать Джошуа и Хетти — вы, человек, который воспитал их мать. Я сам с удовольствием буду учить вместе с ними иврит. Когда-то, в училище, мне читали небольшой курс этого языка.
— Ты примешь нашу веру?
— Нет… На самом деле, я подумываю о том, чтобы присоединиться к квакерам.
Гайгер ничего на это не ответил.
— Когда ваша семья живет со своим народом, оградившись от всего внешнего мира, вы, конечно, можете попытаться сами выбрать пару своим детям. Но эти дети не изолированы от окружающего мира.
— Да, и я за это несу ответственность. Теперь я должен вернуть их в общину.
Шаман покачал головой.
— Они не согласятся. Они просто не могут.
Выражение лица Джея осталось прежним.
— Мы с Рэйчел поженимся. И если вы раните ее чувства своим обычаем завешивать зеркала и молитвами за упокой, я попрошу ее забрать детей и уехать со мной как можно дальше отсюда.
На миг он испугался, что вот-вот проявится легендарный темперамент Гайгеров, но Джей неожиданно кивнул.
— Утром она сказала мне то же самое.
— Вчера вы сказали, что по духу мой отец был вам ближе, чем родные братья. Я знаю, что вы любите нашу семью. И я знаю, что вы любите меня. Так разве мы не можем забыть эти разногласия и просто любить друг друга?
Джейсон побледнел.
— Кажется, у нас может получиться, — вымученно согласился он.
Он поднялся и протянул Шаману руку.
Однако тот не ответил на рукопожатие, а просто заключил его в объятия. Джейсон одобряюще похлопал его по спине.
На третьей неделе апреля в Иллинойс вернулась зима. Резко похолодало, и пошел снег. Шаман забеспокоился о крошечных почках, которые уже пробивались на персиковых деревьях. Из-за снегопада работы на строительной площадке прекратились, но он все равно позвал Эриксона в свой старый дом, чтобы решить, в каких комнатах нужно прибить полки и установить подставки для инструментов. В конце концов они пришли к выводу, что внутри дома им предстоит совсем немного работы для того, чтобы превратить обычное жилое помещение в больничные палаты.
Когда перестал идти снег, Даг Пенфилд извлек пользу из холода и устроил забой скота, как того и хотела Сара. Шаман прошел мимо бойни, которую Даг устроил в сарае, и увидел трех поросят, уже разделанных и подвешенных к потолку за передние ноги. Он понял, что Дагу осталось еще трое. Шаману пришло в голову, что Рэйчел не потерпит в доме ветчины и копченых лопаток, и улыбнулся всем этим непривычным, новым сложностям, которые возникнут в его жизни. Тушки поросят уже были обескровлены, освежеваны, выпотрошены и проварены в кипятке. Они были бледно-розового цвета, и когда он вновь проходил мимо, что-то заставило его остановиться и приглядеться внимательнее к трем небольшим одинаковым отверстиям на крупных венах в их горлышках, с помощью которых Даг выпустил им кровь.
Ранки треугольной формы, похожие на следы на свежем снегу, оставленные лыжными палками. Даже не измеряя их, Шаман точно знал, что размер этих отверстий полностью соответствует ранам на теле Маквы. В смятении он не мог сдвинуться с места.
Когда Даг вернулся с пилой в руках, он спросил:
— Эти отверстия… Как именно ты их сделал?
— О, это особая свиная острога Олдена, — улыбнулся Даг. — Чудная штука. Я так долго упрашивал Олдена сделать мне такую — с тех самых пор, как мне впервые довелось забивать скот у вас. Все упрашивал и упрашивал. А он в ответ только обещал. Знал ведь, что прокалывать свиньям вены намного лучше, чем перерезать им горло. А потом сказал, что так привык к своей остроге, но недавно ее потерял. Так и не сделал мне такую же.
Он помолчал немного и продолжил:
— А когда мы сносили его хижину, то нашли эту острогу — она лежала под полом. Он, должно быть, положил ее туда, когда чинил одну из половиц, и просто заложил досками. Ее даже точить не пришлось.
Шаман схватил острогу. Именно этот инструмент когда-то привел в замешательство Барни Мак-Гована, когда Шаман пытался изобразить его на бумаге в лаборатории больницы Цинциннати, основываясь лишь на описании ран Маква-иквы. Острога была примерно восемнадцати дюймов в длину. С круглой и гладко выточенной рукояткой, за которую было удобно держаться. Как и предполагал его отец во время вскрытия, на последних шести дюймах лезвие расширялось, так что чем глубже оно вонзалось в плоть, тем шире оказывалась рана. Три металлические грани опасно поблескивали, было очевидно, что для остроги была взята лучшая сталь. Олден всегда любил хорошую сталь.
Он представил, как рука с острогой вздымается и опускается. Вздымается и опускается.
И так одиннадцать раз.
Она даже не плакала и не кричала. Он убеждал себя, что она была уже без сознания, была где-то в другом мире, где нет боли и страха. Он всей душой желал, чтобы так все и было на самом деле.
