не было сообщено», – только и мог заметить Протопопов543. Преувеличенное негодование, быть может, несколько искусственное, вызывал в Комиссии факт посылки «русским министром» «в высшей степени любезной телеграммы» человеку, заподозренному военными властями в шпионаже. «Я прямо вам скажу, г. председатель, – ответил Протопопов, – я это сделал, конечно, ничего не думая…» «Этому я не поверил…, потому что у нас в последнее время чрезвычайно легко говорят: шпион, шпион…»
«Разрешите мне определенно сказать, что тут никаких политических отношений нет и не было, решительно никаких», – как бы подводил итог своих утверждений Протопопов. Вдумчивый следователь Чр. Сл. Ком. Гирчич, ведший предварительное следствие по делу о привлечении Протопопова к ответственности по 108 ст. угол. улож. (сношения его с Варбургом, Перреном и Манасевича-Мануйлова с Каро), 20 сентября направил дело «для прекращения за отсутствием указаний на признаки какого-либо преступления», и не следовало бы исследователям прошлого возрождать эти старые сказки… Быль в истории должна, конечно, остаться, как материал для характеристики общественных настроений, но не как источник эфемерных доказательств не существовавшей политической тезы.
II. Реакционная диктатура
1. «Записки» Говорухи-Отрока и др
Трудно без произвольных «логических» умозаключений на основании намеков, которые при желании можно отыскать, прийти к заключению, что в дни, предшествовавшие Февральской революции, какими-либо ответственными кругами были сделаны действительно конкретные шаги к ускорению заключения того сепаратного мира с Германией, который давно уже «исподтишка» подготовлялся. Но и сама проблема «реакционной диктатуры», которая в представлении одних являлась неизбежным следствием сепаратного мира, а в представлении других также неизбежно порождала сепаратный мир, вовсе не может считаться какой-то аксиомой, характеризующей предреволюционный государственный обиход, как то рисуется в соответствующей исторической литературе. Эта проблема в несколько ином виде, чем это обычно изображается, несомненно была поставлена перед верховной властью под напором окружавших ее политических влияний, но это отнюдь не значит, что окончательный путь был избран. Дело все-таки в решении, а не в тех мнениях отдельных кружков «правых», как бы влиятельны и авторитетны они ни были в Царском, которые доводились в виде «памятных записок» и писем до сведения верховной власти.
Таких записок было немало, и все они проникнуты были одним духом и одним конкретным содержанием. По своему удельному весу центральной должна быть признана, конечно, записка, не совсем законно фигурирующая в литературе, на основании компетентных указаний Белецкого, как записка, составленная в кружке члена Гос. Совета шталм. Римского-Корсакова, который считался чуть ли не «дубровинцем» по своим крайним взглядам544. В показаниях Чр. Сл. Ком. Маклаков совершенно определенно говорил, что эту записку, составленную лично от себя членом Гос. Сов. Говорухой-Отроком, он (Маклаков) представил Царю в первых числах января 1917 г. Дело, конечно, не в индивидуальном творчестве того или иного лица, а в тех условиях, при которых Царю была передана записка. Говоруха-Отрок, активный член объединенного дворянства, числился среди посетителей «собеседований» у Римского-Корсакова, как и сам Маклаков, но, по характеристике последнего, «был один из тех, которые считали, что надо поставить крест над старой политической верой; его точка зрения была такой, что после 17 октября (1905) уже само самодержавие поставило крест» (читая записку Говорухи-Отрока, не совсем можно с этим согласиться). «Маленький» кружок Римского-Корсакова Маклаков охарактеризовал как своего рода «нансеновскую экспедицию» на Северный полюс. «Это были просто последние могикане, которые отводили душу. Серьезного ничего не было и не могло быть…» Такой отзыв подтвердил и Протопопов в показаниях. В кружке Римского-Корсакова обсуждался в «общих чертах» план политических реформ и был в конце концов зафиксирован в записке, судьба которой осталась Маклакову неизвестной: «Документа я никогда не видел в глаза, не читал и не знаю его судьбы» – «кажется… записка была подана». Теперь мы знаем, что она была препровождена в середине января министру вн. д. при письме Римского-Корсакова, как «сводка общих положений и пожеланий», выработанных на происходивших у него «собеседованиях»; была признана министром «утопией» и тем не менее препровождена Вырубовой: «Я препровождал туда решительно все, что мне казалось любопытным. Не только справа, но и слева. Например, все резолюции съездов».
О записке Говорухи-Отрока Маклаков рассказал, что после одного «совещания» у Римского-Корсакова (в первых числах января 7—8-го) Говоруха-Отрок ему сообщил, что у него есть «записка», только он не знает, как ее «доставить Государю». Маклаков, который должен был по возвращении из деревни представляться Царю, взял на себя это поручение. По словам Маклакова, он сам лишь «поверхностно» познакомился с запиской по дороге в Царское; он помнил даже такую подробность, как подбирал на вокзале выпавшие листы, так как записка не была сшита вместе. «Когда я был у Государя и сказал: “Если Вы мне позволите, меня очень просили (Гов.-Отрок желал передать записку «анонимно») передать, я бегло просмотрел, с моей точки зрения здесь есть много дельного и серьезного”, Государь сказал: “Пожалуйста, оставьте, я посмотрю”. Так я оставил и дальнейшего не знаю». «Я должен откровенно сказать, – добавляет Маклаков, – что Государь ее наверно не прочитал».
Таким образом, мы вправе рассматривать «записку» Гов.-Отрока, как один из отзвуков тех мнений, которые высказывали на «собеседованиях» в кружке Римского-Корсакова, но у нас нет оснований считать это мнение официальным как бы выражением какого-то определенно выработанного плана, а тем более принятого верховной властью. Маклаков высказывал уверенность, что с запиской не были знакомы ни председатель Совета министров Голицын, ни министр вн. дел Протопопов (в этом отношении Маклаков ошибался). Но показательно, что о ней не слышал председатель Думы, кабинет которого, по собственным словам Родзянко, был «фокусом всех новостей». А такой всезнающий свидетель, как Белецкий, вращавшийся в разных кружках, собиравший, будучи не у дел, отовсюду слухи, которые определяли направление политики, знакомый «более или менее» со всеми начинаниями в этой области, утверждал, что подобной записки от «влиятельных правых кружков» в преддверии нового года не могло быть; по его словам, это было «время раздробления сил правых организаций, они разбились на маленькие кружки, их деятельность совершенно не получала отражения» – они «прозябали», по выражению Маркова 2-го.
Напомним desiderata о текущем моменте, высказанные в записке Говорухи-Отрока: «Так как в настоящее время не представляется сомнений в том, что Гос. Дума при поддержке так называемых общественных
