Я отперла наружную дверь и поднялась наверх, прислушалась: он спал, забывшись в тяжелом сне, в каком я его и оставила. Я села на свою кровать, сняла шляпку — совершенно спокойная, ибо точно знала, что выбора у меня нет. Я увлажнила полотенце, положила его поближе и прошлась по комнате.
Уже светало. Меж деревьев на площади неподалеку щебетали ласточки.
Я отдернула занавеску; слабый свет будто сказал мне: «Не мешкай, скоро я стану ярче, и слишком многое выйдет на явь».
Я прислушалась. У дружелюбной тишины тоже нашлось для меня словечко: «Не мешкай и доверь свою тайну мне».
Я дождалась, когда церковные часы заиграли, перед тем как пробить. С первым ударом — не касаясь замка его двери, ни на шаг не входя в его комнату — я прижала к его лицу полотенце. Часы еще не отбили последний удар, а он уже перестал дергаться. И когда гуденье колокола затихло и умерло в утренней тишине, вместе с ним затих и умер он.
13
История эта длилась в моем сознании еще четыре дня: среду, четверг, пятницу и субботу. После них все словно затянуто туманом, а дальше идут новые годы — нечто странное, — годы новой жизни.
Но сначала надо разобраться с жизнью прежнею. Что я чувствовала в зловещей утренней тиши, когда совершила все своими руками?
Что чувствовала — не знаю. Может, просто не помню, а может, не могу высказать — не знаю. Могу лишь описать, что произошло в последующие четыре дня, вот и все.
Среда. Я подняла тревогу ближе к полудню. За несколько часов до этого я уничтожила все следы, все привела в порядок. Мне оставалось лишь позвать на помощь, а все остальное предоставить окружающим. Пришли соседи, а вскоре и полиция. Они принялись стучать в его дверь — бесполезно. Тогда они ее взломали нашли его в постели, мертвым.
На меня не пало и тени подозрения — никому и в голову не пришло, что я причастна к этой смерти. Я не боялась, что суд мирской выведет меня на чистую воду; но меня охватывал невыразимый ужас, когда я думала о мести провидения господня. В ту ночь я почти не сомкнула глаз, а когда забывалась в тревожном сне, мне снова и снова являлось совершенное мною. Какое-то время я всерьез подумывала пойти в полицию и повиниться, открыть им истину. Я так бы и поступила, не будь я родом из благородного семейства. Наше доброе имя оставалось незапятнанным на протяжении многих поколений. Признайся я в содеянном, меня бы пригвоздили к позорному столбу, и это означало бы смерть для моего отца и бесчестье для всей семьи. Я молила господа: направь меня, научи, и к утру на меня снизошло озарение — я знала, как поступить.
Мне была дана команда свыше: открыть Библию и поклясться на ней, что с этого дня я, смертная грешница, буду сторониться моих безвинных собратьев, избегать их; жить среди них тихой жизнью отшельницы; а рот буду открывать лишь для того, чтобы помолиться в уединении своей опочивальни, где ни один смертный меня не услышит. Поутру мне было это видение, и я дала такую клятву. И с той поры ни один смертный не слышал моего голоса. И не услышит — до самой моей смерти.
Четверг. Люди обратились ко мне, как обычно. Но увидели, что я утратила дар речи.
Моя внезапная немота не выглядела совсем невероятной, как если бы на моем месте был кто-то другой, — ведь не так давно я ушибла голову, и это сказалось на моей речи. Меня снова отвезли в больницу. Мнения врачей разделились. Одни считали, что потрясение, какое я испытала после происшедшего в доме, наложилось на другое потрясение — в этом и кроется причина приключившейся со мной беды. Другие утверждали: «После того случая речь к ней вернулась; никаких новых травм с тех пор у нее не было; эта женщина просто прикидывается немой для каких-то своих целей». Но это было их дело, пусть обсуждают, если нравится. Все людские разговоры теперь не значили для меня ровным счетом ничего. Я уже сторонилась моих собратьев. Я уже жила тихой жизнью отшельницы.
Все это время меня не покидало чувство неизбежности нависшей надо мной кары. Суд мирской меня не страшил. Я ждала другого — мести провидения господня.
Пятница. Они начали дознание. За мужем давно водилась репутация горького пьяницы; в вечер перед смертью люди видели, как он заявился домой изрядно набравшись; его нашли запертым в собственной комнате, ключ торчал изнутри в замочной скважине, даже окно было заперто на задвижку. Камина в каморке не было; ничто в ней не было повреждено или переставлено; проникнуть сюда извне было выше человеческих возможностей. Заключение доктора было таково: гиперемия легких; и суд присяжных вынес соответствующий вердикт.
14
Суббота. Этот день навсегда помечен в моем календаре, я буду помнить его, пока жива, ибо в день этот я предстала перед высшим судом. Около трех часов пополудни — средь бела дня, при безоблачном небе, в окружении сотен безвинных собратьев моих — я, Эстер Детридж, впервые увидела Привидение, которому назначено преследовать меня до конца жизни.
Я провела кошмарную ночь. Разум мой был растревожен, как в тот вечер, когда ноги понесли меня в театр. Я вышла на улицу в надежде, что свежий воздух, солнечный свет и прохладная зелень деревьев и травы мне как-то помогут. Ближайшим местом, где я могла найти, что искала, был Риджентс-Парк. Я прошла в одну из тихих аллеек посреди парка, куда закрыт въезд лошадям и экипажам и где старики могут погреться на солнышке, а дети поиграть, не подвергаясь опасности.
Я присела отдохнуть на скамью. Вокруг были дети и среди них — очаровательный мальчуган, он играл новой игрушкой — запряженной в фургон лошадкой. Я смотрела, как он деловито рвал с газона травку и нагружал ею свой фургон, и впервые почувствовала — с тех пор это ощущение стало привычным, — как по коже медленно ползут мурашки, а позади меня что-то прячется, и это что-то выступит из укрытия, стоит мне взглянуть в ту сторону.
Неподалеку росло большое дерево. Я смотрела на него и ждала — сейчас из-за него что-то появится.
И ОНО выступило — темное, укутанное тенями, хотя с неба струился приятный солнечный свет. Поначалу я увидела лишь смутные очертания женской фигуры. Но вот они начали проясняться, как бы подсвечиваться изнутри, они становились все ярче, ярче, пока я не увидела, что передо мной — МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ПРИЗРАК, такой точный, будто я стою перед зеркалом; это была моя копия, смотревшая на меня моими собственными глазами. ОНО двинулось по траве. Остановилось позади очаровательного мальчугана. Замерло и прислушалось, как замерла и прислушивалась я в предрассветный час, ожидая колокольного звона на башне. Услышав первый удар часов, ОНО моей собственной рукой указало на мальчугана; и сказало мне, моим собственным голосом: «Убей его».
Время словно застыло. Не знаю, сколько его прошло — минута ли, час ли. Все вокруг исчезло — небеса, земля. Я видела лишь мою копию с указующим перстом. И страстно желала только одного — убить мальчика.
Но потом меня, кажется, отпустило — небеса и земля в одночасье вернулись ко мне. Я увидела, что люди удивленно смотрят на меня, на лицах сомнение — в своем ли я уме?
Усилием воли я поднялась на ноги; усилием воли отвела взгляд от очаровательного мальчугана; усилием воли высвободилась из-под чар Привидения и выбежала из парка на улицу. Всепоглощающая сила терзавшего меня соблазна не поддается описанию. Чтобы вырваться из этих пут, мне пришлось всю себя вывернуть наизнанку. И с тех пор так происходит каждый раз, когда я вижу ЕГО. Средство спастись только одно — предпринять это мучительное, нечеловеческое усилие, а подавить в себе последствия этой агонии можно лишь одиночеством и молитвами.
