– Если нам придется всю зиму вас кормить, деревня будет голодать, – заметил Арнульф.
– А если откажетесь – пожалеете намного раньше, – отозвался Леудаст, за что был вознагражден очередным злобным взглядом.
Сыновья крестьянина, к которому подселили его и Гернота, были слишком молоды, чтобы идти на войну. Жена – некрасива до тошноты. Как бы кисло они ни смотрели на оккупантов, как бы ни делали вид, что не понимают косноязычного фортвежского, хозяева тревожились бы куда больше, если бы вместо сыновей растили дочек в тех же годах. В этом Леудаст был уверен. Быть может, Арнульф выбрал для постоя дома не только тех односельчан, с кем был на ножах.
Гернот жаловался на овсянку и сыр, на черный хлеб, миндаль и оливки – короче, на все, чем кормили солдат.
– Да что тебе не нравится? – недоумевал Леудаст. – Лучше наших пайков, правду говоря.
Сам капрал на подобной пище вырос.
– Скучно! – отвечал Гернот, закатывая глаза. – Язык вянет.
Леудаст пожимал плечами. Живот полон – и ладно, не заскучаешь.
Пару дней спустя ему уже казалось, что он вернулся в родную деревню – только работать приходилось меньше. Так тяжело, как крестьянам, работать даже солдатам не приходилось. Рота обходила дозором окрестности – деревня лежала недалеко от границ альгарвейской оккупационной зоны, – потом возвращалась на отдых. Деревенские солдат недолюбливали по-прежнему, но явной ненависти уже не проявляли.
Леудасту это нравилось. Магнульфу – нет.
– Словно ждут беды какой, – говорил старый сержант. – А как она нагрянет…
Пару дней спустя беда действительно нагрянула. На деревенскую площадь выбежала девка и принялась верещать, что один из ункерлантцев ее «снасиловал». К полному изумлению капрала, указала она не на Гернота, а на рядового по имени Гук, которого Леудаст считал слишком ленивым, чтобы кого-то насиловать. Гук все отрицал, утверждая, что девка сама отдалась, а шум подняла, только когда солдат отказался платить.
Магнульф тоже знал Гука, а потому решил дело в его пользу. Леудаст ждал всплеска возмущения. И не дождался. Деревенские косились на Арнульфа. Староста стоял на крыльце с мрачным видом, однако молчал.
Два дня спустя Леудаст проснулся за полночь от боли в животе. Гернот – тоже, и в тот же час. Хозяева дома спали младенческим сном.
– Отравили нас, что ли? – прошептал Гернот.
– Вряд ли, – отозвался Леудаст. – Скорей закляли. – Он примолк, потом хмыкнул мрачно, разрешив для себя загадку. – Староста или его жена. Но у них силенок не хватило одолеть защитные чары царских солдат. Сейчас они пожалеют, что на свет родились. Пошли!
В животе бурлило, но не так сильно, чтобы солдат не смог встать. Вместе с Гернотом они тихонько вышли из избы. Леудаст не удивился, заметив, что из других домов тоже выходят ункерлантцы. Завидев Магнульфа, он молча указал на дом старосты. Сержант кивнул.
Из-под закрытых ставен сочился свет. Сжимая жезл одной рукой, Леудаст попробовал открыть дверь. Та была не заперта – если Арнульф и его жена были деревенскими колдунами, кто бы осмелился обокрасть их? Капрал распахнул дверь и замер на пороге.
Арнульф и его жена разом перевели на гостей исполненный ужаса взгляд от образины – тряпичной куклы в сланцево-сером кафтанчике. Старостиха не успела даже выпустить из рук здоровенную бронзовую булавку. Лицо ее скривилось в жутком подобии улыбки. Арнульф понимал, что улыбка ему не поможет. С проклятьем он бросился на Леудаста и других ункерлантцев.
Капрал прожег его одним выстрелом. Потом – старостиху. Потом испепелил куклу, чтобы та не попала в руки более умелому чародею.
– Хорошо, – отметил Магнульф. – Очень хорошо!
– Да, – согласился Леудаст. – Больше у нас в этой деревне не будет трудностей.
Глава 18
Полковник Лурканио отвесил Красте картинный альгарвейский поклон.
– Сударыня, мне дали понять, что виконт Вальню устраивает прием сегодня вечером. Не окажете ли мне честь быть моей спутницей?
Маркиза заколебалась. Как бы гладко ни изъяснялся полковник по-валмиерски, он оставался одним из завоевателей. Слишком хорошо она помнила его звонкую пощечину – не лучшее начало для знакомства в ее кругах, да и в любых других. Кроме того, если бы какой-то альгарвеец и вызвался ее сопровождать, она предпочла бы капитана Моско, молодого и красивого, его начальнику.
И все же… Лурканио был более знатен. Если она откажет ему – что он сделает? «А что ему заблагорассудится», – прозвенело у нее в мозгу похоронным колоколом, и по телу прошла дрожь страха. С другой стороны, приемы у Вальню бывали обыкновенно роскошны и восхитительно скандальны. Краста желала оказаться там – ради развлечения и ради того, чтобы покружиться в обществе равных.
Это решило дело.
– Благодарю, полковник! – прозвенела она, одарив Лурканио улыбкой тем более сияющей, что показалась она чуть поздней, чем следовала. – Я в восторге.
Ответная улыбка Лурканио могла оказаться довольной, а могла – хищной… или то и другое вместе.
– Превосходно! – воскликнул он и поклонился еще раз. – Великолепно! Встретимся… на закате у парадных дверей. Поскольку я вас приглашаю, поедем на моей коляске. Кучер знает дорогу.
Так, значит, Лурканио уже бывал у Вальню? Да еще без Красты? Маркиза вздернула носик. Что ж, ей придется постараться, чтобы больше он так не делал. А вполсилы Краста ничего не делала. Когда она ответила:
– Тогда до заката, полковник, – в голосе ее прозвучало кошачье мурлыканье. Покачивая бедрами, она двинулась наверх – готовиться к приему и планировать свою кампанию. Она не обернулась, чтобы узнать, провожает ли ее взглядом альгарвейский дворянин, – ей и так это было известно.
Приняв ванну и позволив парикмахерше превратить ее шевелюру в груду кудряшек (старинная мода, пережившая в последние месяцы второе рождение) Краста принялась выбирать костюм. Брюки полночно-синего бархата, на которых она остановилась, оказались такими тесными, что шнуровать их пришлось Бауске.
– Осторожней! – просипела маркиза. – Я еще дышать хочу.
– Да, сударыня, – ответила Бауска и затянула шнурок еще туже. Голову она склонила, поэтому маркиза не заметила ее улыбки. Зато собственная фигура в зеркале вызвала у Красты неприкрытый восторг, отчего горничная прикусила губу.
Блузка, которую надела Краста, была прозрачней, чем пижама, в которой она ринулась совестить Лурканио и Моско в тот день, когда принц Майнардо взошел на трон Елгавы. Тогда она демонстрировала свои прелести нечаянно. Сейчас – намеренно и с расчетом. Краста хотела, чтобы у Лурканио глаза на лоб вылезли.
А еще она хотела сама выбрать момент, когда они вылезут на лоб, поэтому накинула на плечи бобровое манто – чтобы сбросить его, когда придет время, а пока защититься от стылого осеннего вечера. Снег еще не лег на землю ковром, но это случится самое большее через месяц.
