Москва задыхалась в удушливом кольце измен. Тушинский вор и вместе с ним тушинские перелеты не оставляли надежды захватить Кремль. В Москве бесчинствовали поляки. Войска Льва Сапеги безуспешно пытались завладеть Троицко-Сергиевой лаврой, защитники которой показывали чудеса героизма. Даже изменники не сумели подорвать мужества осажденных.
Князь Дмитрий терпел неудачу за неудачей, но тем не менее именно он мог на вполне законных основаниях в случае смерти старшего брата претендовать на кремлевский престол. Вот здесь и завязывался тот узелок, который, как утверждала молва, привел к трагической, до сих пор не раскрытой с основательностью кончине князя Михайлы Скопина-Шуйского.
Возвратившись из Швеции, король которой Карл IX помог ему войском под командованием молодого Якова Делагарди, и одержав не одну победу над поляками, князь Скопин-Шуйский являл собой личность, к которой были обращены взоры лучшей части русского населения. Он не был замаран изменой, он был щедр и заботлив, и его военная биография была безукоризненной. Молодость и военные таланты способствовали дружбе, возникшей между князем Михайлой и Делагарди.
XII
Да, измена язвила сердце России. Измена свила себе гнездо в самом центре московской земли. Знаменитый Авраамий Палицын, келарь Троицко-Сергиева монастыря, автор изумительного «Сказания», собственными глазами видевший происходящее в годы Смуты, с горечью и печалью писал: «Россию терзали свои более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями ляхов были наши изменники, первые и последние в кровавых сечах: ляхи, с оружием в руках, только смотрели и смеялись безумному междоусобию. В лесах, в болотах непроходимых россияне указывали или готовили им путь и числом превосходным берегли их в опасностях, умирая за тех, которые обходились с ними как с рабами».
Эти страницы истории еще недавно укрывались от нас с особой тщательностью. На первый план выдвигаласьлишь могучая фигура Ивана Сусанина.
Авраамий Палицын создает ужасную картину поведения людей, рассудок которых помутился. Несчастные терзали тело своей матери, не чувствуя стыда и без тени раскаяния. Гибли отечество и церковь, храмы и дома разоряли разбойники с большой дороги. Келарь рисует страшные картины человеческого изуверства: скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшались кони, на иконах играли в кости, хоругви церковные служили вместо знамен, в ризах иерейских плясали блудницы.
Иноков и священников жгли огнем, пытаясь вырвать у них признания, где хранятся сокровища. Отшельников и схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали…
Россия гибла на глазах ее возмущенного народа. Но Россию пустошили не только ляхи и другие иноземцы. Россию отравляли измена, безверие и бездуховность.
XIII
А что же Кремль, вокруг которого все это и творилось? В Москве положение сложилось не лучше. На помощь столице спешил князь Скопин-Шуйский, но его победы были куплены большой кровью. Шведский полководец Я ков Делагарди хотя и выполнял усердно союзнический долг и лично симпатизировал русскому воеводе, но его войско оказалось в бою нестойким, сражаясь по-настоящему лишь в том случае, когда битва сулила крупное денежное вознаграждение. И тем не менее Скопин-Шуйский одерживал одну победу за другой, продвигаясь к Москве и становясь в глазах народной массы гением отечества. Успехи же князя Дмитрия Шуйского выглядели весьма умеренными, если были вообще. Обострило ситуацию, что повлияло на обвинение Катерины в смертоубийстве, неосторожное послание рязанского воеводы Прокопия Ляпунова князю Скопину-Шуйскому, в котором предлагался ему венец государя. Благородный юноша в гневе порвал грамоту, но не покарал строптивого и самоуверенного рязанца, не всегда выбиравшего прямые пути. Тушино по-прежнему дышало грубым развратом, в том числе и политическим, подлостью и изменой. Поляки надеялись на раздор в доме Шуйских.
XIV
Между тем Москва давно утомилась от празднеств. При Лжедмитрии I они не прекращались ни на минуту. Балы сменялись ристалищами, турниры плавно перетекали в пиры. Гремела иноземная музыка. Обыкновенного человека и воина с трудом отличали от скомороха и гудошника. Веселящиеся в карнавальных костюмах встречались на каждом шагу. Причудливые маски стали символом нового времени. С воцарением Василия IV все изменилось. Исчезли уличные торговцы пьяным зельем. По мостовой перестали скакать польские кавалеристы в разноцветных плащах, а жолнеры из пищалей уже не палили в воздух.
Столица утихла и присмирела. Молодые стрельцы и русские юноши, которым нравился чужеземный разгул, притаились в ожидании грядущих перемен. Но главное — слух жителей перестал терзать задористый танец со странным названием краковяк. Ах, как его любили жолнеры, пытаясь вовлечь в свою забаву даже женщин! Краковяк звучал повсюду днем и ночью, и пыль столбом поднималась от мощных ударов подошв о землю.
Дивно все это было! Дивно! Непривычно и ненужно. Но краковяк, как и маски, словно отражал происходящее в стране — буйное, чужое и хохочущее на развалинах прошлого. Поляки заразили краковяком новых приятелей — наемников Самозванца иных национальностей: французов, швейцарцев и тяжеловесных немцев, которые предпочитали более медленные и спокойные танцы.
Однако этот проклятый краковяк, ни в чем, впрочем, не виновный, не мог не оказать влияния и на русские пиры, которые проходили в царствование Федора Иоанновича и Бориса Годунова тихо, спокойно и величаво, и постепенно в Москве позабыли, что творилось на празднествах, устраиваемых царем Иоанном. Василий IV запретил шумные застолья. Скоморохи не имели теперь доступа в богатые боярские и княжеские дома. Что-то неуловимое все-таки изменилось, и не бурная весна, обрушившаяся на Москву, была тому причиной.
XV
Князь Михайла Скопин-Шуйский с готовым войском должен был выступить в конце апреля 1610 года к Смоленску против поляков при поддержке своего друга, шведского военачальника Якова Делагарди, более опытного в делах государственных и житейских, чем его русский коллега. Делагарди видел, что происходит вокруг князя Скопина-Шуйского, и предупреждал его, но прекрасный юноша не хотел допустить никаких черных дум и чувств. Наивность и чистота не были вознаграждены.
Князь Дмитрий Шуйский пригласил полководца на прощальный обед перед выступлением. Чертог брата царя сиял золотом и серебром. Кушания подали изумительные. Князь Дмитрий и Катерина хотели подчеркнуть расположение к племяннику, особенно после стычки с царем, который не пожелал слушать наветов на того, кто, & сущности, спас Москву от польского нашествия и укрепил трон.
— Брат! — говорил князь Дмитрий. — Не будь слепым! И ты погибнешь, и весь наш род увлечешь за собой в ад. Потеря власти на Руси — потеря жизни. Вспомни Борискину судьбу. Неужели она тебя ничему не научила?
Царь Василий внимал молча, не перебивая. Маленький, некрасивый, заросший почти до глаз бородой, он казался непривлекательным, даже отталкивающим, и только спокойный взгляд живых, часто вспыхивающих внутренним огнем глаз да манеры, величавые и гордые, говорили о нем как о человеке живого ума и скрытых до поры достоинств. Жена его, которая годилась в правнучки, влюбилась в царя со всем пылом нетронутого сердца.
