И вот, если бы спросили у нас разъяснения, — не насчетнигилистических оттенков события, о, нет! — а просто лишь насчет того, в какойстепени удовлетворяет назначенная свадьба действительным желаниям князя, в чемименно состоят в настоящую минуту эти желания, как именно определить состояниедуха нашего героя в настоящий момент, и прочее и прочее в этом же роде, то мы,признаемся, были бы в большом затруднении ответить. Мы знаем только одно, чтосвадьба назначена действительно, и что сам князь уполномочил Лебедева, Келлераи какого-то знакомого Лебедева, которого тот представил князю на этот случай,принять на себя все хлопоты по этому делу, как церковные, так и хозяйственные;что денег велено было не жалеть, что торопила и настаивала на свадьбе НастасьяФилипповна; что шафером князя назначен был Келлер, по собственной его пламеннойпросьбе, а к Настасье Филипповне — Бурдовский, принявший это назначение свосторгом, и что день свадьбы назначен был в начале июля. Но кроме этих, весьматочных обстоятельств, нам известны и еще некоторые факты, которые решительнонас сбивают с толку, именно потому, что противоречат с предыдущими. Мы крепкоподозреваем, например, что, уполномочив Лебедева и прочих принять на себя всехлопоты, князь чуть ли не забыл в тот же самый день, что у него есть ицеремониймейстер, и шафера, и свадьба, и что если он и распорядился поскорее,передав другим хлопоты, то единственно для того, чтоб уж самому и не думать обэтом и даже, может быть, поскорее забыть об этом. О чем же думал он сам, в такомслучае, о чем хотел помнить и к чему стремился? Сомнения нет тоже, что тут небыло над ним никакого насилия (со стороны, например, Настасьи Филипповны), чтоНастасья Филипповна действительно непременно пожелала скорей свадьбы, и что онасвадьбу выдумала, а вовсе не князь; но князь согласился свободно; даже как-торассеянно и в роде того, как если бы попросили у него какую-нибудь довольнообыкновенную вещь. Таких странных фактов пред нами очень много, но они нетолько не разъясняют, а, по нашему мнению, даже затемняют истолкование дела,сколько бы мы их ни приводили; но однако представим еще пример:
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двухнедель князь целые дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, чтоона брала его с собой на прогулки, на музыку; что он разъезжал с нею каждыйдень в коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час не видел ее(стало быть, по всем признакам, любил ее искренно); что слушал ее с тихою икроткою улыбкой, о чем бы она ему ни говорила, по целым часам, и сам ничегопочти не говоря. Но мы знаем также, что он, в эти же дни, несколько раз, и дажемного раз, вдруг отправлялся к Епанчиным, не скрывая этого от НастасьиФилипповны, от чего та приходила чуть не в отчаяние. Мы знаем, что у Епанчиных,пока они оставались в Павловске, его не принимали, в свидании с АглаейИвановной ему постоянно отказывали; что он уходил, ни слова не говоря, а надругой же день шел к ним опять, как бы совершенно позабыв о вчерашнем отказе,и, разумеется, получал новый отказ. Нам известно также, что час спустя послетого, как Аглая Ивановна выбежала от Настасьи Филипповны, а, может, даже ираньше часу, князь уже был у Епанчиных, конечно, в уверенности найти там Аглаю,и что появление его у Епанчиных произвело тогда чрезвычайное смущение и страх вдоме, потому что Аглая домой еще не возвратилась и от него только в первый рази услышали, что она уходила с ним к Настасье Филипповне. Рассказывали, чтоЛизавета Прокофьевна, дочери и даже князь Щ. обошлись тогда с князем чрезвычайножестко, неприязненно, и что тогда же и отказали ему в горячих выражениях, и взнакомстве, и в дружбе, особенно когда Варвара Ардалионовна вдруг явилась кЛизавете Прокофьевне и объявила, что Аглая Ивановна уже с час как у ней в домев положении ужасном, и домой, кажется, идти не хочет. Это последнее известиепоразило Лизавету Прокофьевну более всего и было совершенно справедливо: выйдяот Настасьи Филипповны, Аглая действительно скорей согласилась бы умереть, чемпоказаться теперь на глаза своим домашним, и потому кинулась к НинеАлександровне. Варвара же Ардалионовна тотчас нашла с своей стороны необходимымуведомить обо всем этом, нимало не медля, Лизавету Прокофьевну. И мать, идочери, все тотчас же бросились к Нине Александровне, за ними сам отецсемейства, Иван Федорович, только что явившийся домой; за ними же поплелся икнязь Лев Николаевич, несмотря на изгнание и жесткие слова; но, по распоряжениюВарвары Ардалионовны, его и там не пустили к Аглае. Дело кончилось, впрочем,тем, что когда Аглая увидала мать и сестер, плачущих над нею и нисколько ее неупрекающих, то бросилась к ним в объятия и тотчас же воротилась с ними домой.Рассказывали, хотя слухи были и не совершенно точные, что Гавриле Ардалионовичуи тут ужасно не посчастливилось; что, улучив время, когда Варвара Ардалионовнабегала к Лизавете Прокофьевне, он, наедине с Аглаей, вздумал было заговорить олюбви своей; что, слушая его, Аглая, несмотря на всю свою тоску и слезы, вдруграсхохоталась и вдруг предложила ему странный вопрос: сожжет ли он, вдоказательство своей любви, свой палец сейчас же на свечке? ГаврилаАрдалионович был, говорили, ошеломлен предложением и до того не нашелся,выразил до того чрезвычайное недоумение в своем лице, что Аглая расхохоталасьна него, как в истерике, и убежала от него на верх к Нине Александровне, гдеуже и нашли ее родители. Этот анекдот дошел до князя чрез Ипполита, на другойдень. Уже не встававший с постели Ипполит нарочно послал за князем, чтобыпередать ему это известие. Как дошел до Ипполита этот слух, нам неизвестно, нокогда и князь услышал о свечке и о пальце, то рассмеялся так, что даже удивилИпполита; потом вдруг задрожал и залился слезами… Вообще он был в эти дни вбольшом беспокойстве и в необыкновенном смущении, неопределенном и мучительном.Ипполит утверждал прямо, что находит его не в своем уме; но этого еще никакнельзя было сказать утвердительно.
Представляя все эти факты и отказываясь их объяснить, мывовсе не желаем оправдать нашего героя в глазах наших читателей. Мало того, мывполне готовы разделить и самое негодование, которое он возбудил к себе даже вдрузьях своих. Даже Вера Лебедева некоторое время негодовала на него; даже Колянегодовал; негодовал даже Келлер, до того времени как выбран был в шафера, неговоря уже о самом Лебедеве, который даже начал интриговать против князя, итоже от негодования, и даже весьма искреннего. Но об этом мы скажем после.Вообще же мы вполне и в высшей степени сочувствуем некоторым, весьма сильным идаже глубоким по своей психологии словам Евгения Павловича, которые тот прямо ибез церемонии высказал князю, в дружеском разговоре, на шестой или на седьмойдень после события у Настасьи Филипповны. Заметим кстати, что не только самиЕпанчины, но и все принадлежавшие прямо или косвенно к дому Епанчиных нашлинужным совершенно порвать с князем всякие отношения. Князь Щ., например, дажеотвернулся, встретив князя, и не отдал ему поклона. Но Евгений Павлович непобоялся скомпрометировать себя, посетив князя, несмотря на то, что опять сталбывать у Епанчиных каждый день и был принят даже с видимым усилением радушия.Он пришел к князю ровно на другой день после выезда всех Епанчиных изПавловска. Входя, он уже знал обо всех распространившихся в публике слухах,даже, может, и сам им отчасти способствовал. Князь ему ужасно обрадовался итотчас же заговорил об Епанчиных; такое простодушное и прямое начало совершенноразвязало и Евгения Павловича, так что и он без обиняков приступил прямо кделу.
