Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
Глава 39
Комитет единения и прогресса теперь стал хозяином империи при активной поддержке Шевкет-паши, командующего армией. Объявив осадное положение, которое, как и законы военного времени, действовало в течение двух лет, он, по сути, правил как военный диктатор. Он осуществлял власть над всеми вооруженными силами, иными словами, его власть была больше, чем у кабинета министров, и на практике распространялась также на сферу экономики и финансов. Но он не злоупотреблял ею. Патриот, веривший в конституционные идеалы, Шевкет работал в тесном сотрудничестве с гражданскими элементами комитета, которые в новой ситуации занимались разработкой новой законодательной программы для империи.
Сначала недавние политические изменения были легализованы новыми и дополненными статьями, вписанными в конституцию 1876 года. Подтвердив высшую власть палаты депутатов, они, по сути, означали конец традиционной власти и прерогатив султана. Его суверенитет теперь обусловливался клятвой перед парламентом соблюдать священный закон и конституцию и быть верным стране и народу. Он больше не имел права назначать или увольнять министров, а при назначении на другие высокие должности был обязан соблюдать особые законы. Его прерогативой оставалось назначение великого визиря и шейх-уль-ислама, но теперь назначение министров стало компетенцией великого визиря, и он представлял список султану лишь для формального одобрения. Депутаты сами избирали председателя и вице-председателя палаты, что также формально одобрялось султаном. Раньше султан имел право заключать договоры, теперь же они подлежали одобрению парламентом. И наконец, право изгнания, как мера обеспечения безопасности государства — использованное Абдул Хамидом для высылки Мидхат-паши и многих других неугодных, — так изменилось, что, по существу, было аннулировано.
Таким образом, функции султана в управлении были сведены к подтверждению парламентских решений. Как конституционный монарх, он продолжал царствовать, но больше не правил. Полномочия самого правительства теперь определялись ответственностью министерств перед палатой, которая в случае несогласия могла обязать кабинет подать в отставку. Следовательно, последнее слово зависело от доброй воли депутатов. Таковы были, по крайней мере на бумаге, конституционные изменения, которые к лучшему или худшему, но усиливали законодательную власть за счет исполнительной.
В то же самое время палата принимала другие законы, чтобы усилить собственные позиции. Их целью было сдерживание оппозиции и ограничение избытка свободы, который мог привести, благодаря действиям отдельных лиц или публичным митингам протеста, к контрреволюции. Это повлекло за собой не то чтобы цензуру в полном смысле этого слова, но определенное ограничение свободы печати. В интересах единства и центрального контроля новый закон запрещал сепаратистские ассоциации, в основе которых были этнические или национальные группировки. Это немедленно привело к закрытию клубов и обществ греческих, болгарских и прочих меньшинств на Балканах. Другая мера заключалась в формировании «батальонов преследования» из армейских частей, чтобы разоружать и подавлять вооруженные банды, подобные балканским разбойникам. Наконец, во имя равенства людей всех национальностей и вероисповеданий, впервые были приняты меры к призыву в турецкие вооруженные силы немусульман.
Однако концепция национализма к этому времени уже достигла зрелого развития. При всей риторике Энвера было слишком поздно, чтобы реализовать и воплотить в тексты конституции османскую мечту о многонациональной, многоконфессиональной империи. Талаат, наиболее реалистично мыслящий из лидеров юнионистской партии, отметил на тайной встрече ее комитета в Салониках, что теперь это «нереализуемый идеал… Мы предпринимали безуспешные попытки обратить гяуров в лояльных османов, и все подобные усилия должны неизбежно провалиться, пока небольшие независимые государства Балканского полуострова будут иметь возможность пропагандировать идеи сепаратизма среди жителей Македонии». Следовательно, османизация должна была принять новую форму. Для комитета, как писал британский посол своему министру иностранных дел сэру Эдварду Грею, «осман неизбежно означает турок, и их теперешняя политика „османизации“ есть измельчение нетурецких элементов в турецкой ступке». На деле это означало преднамеренное навязывание турецкого языка арабам, албанцам и другим нетурецким мусульманам. В момент поражения османов и упадка панисламизма имел место рост нового национального самосознания турок, схожий с подобными процессами в Европе в своих расовых и народных корнях, которые теперь постепенно находили выражение в политическом и культурном движении пантюркизма.
В XIX веке реформаторские режимы опирались на поддержку немногочисленной правящей элиты, просвещенной западным образованием и испытывавшей уважение к западной цивилизации. Они обладали либеральными выгодами, данными сверху в широком космополитическом духе. Но теперь политические акценты коренным образом изменились. По существу, юнионисты были исконным движением, не османами, а турками, не космополитами, а националистами, не представителями элиты, а популистами, которые в качестве источника силы опирались на широкую социальную базу и смешанную классовую структуру. Они должны были править при посредстве не отдельных представителей элиты, но явно с помощью парламента и значительной новой профессиональной государственной службы, которая становилась все более осязаемым продуктом реформ Абдул Хамида. Хотя юнионисты основывали свой режим на внедрении в свою политику военных элементов, они установили в ней достаточно надежно работающее равновесие между военными и гражданскими аспектами.
Внутри страны действенная поддержка юнионистам исходила главным образом от нового среднего класса, который в годы хамидовского режима также увеличился. Более того, она подкреплялась теми массами турецкого населения, в которых юнионисты породили чувство причастности к политике. Их правительство было гражданским, обратившим серьезное внимание на человека с улицы, как это в прошлом делала религиозная власть, мобилизуя городское население на массовые митинги и организованные демонстрации в поддержку своей политики.
Но во всем этом не было ни малейшего намека на перемены к прямой выгоде для самих масс. Революционеры-младотурки, однажды обзаведясь волшебным талисманом конституции, думали не о новом социальном порядке или ликвидации прежних институтов, а об адаптации и сохранению тех, которые уже существовали и служили источником их политической власти. В отличие от новых османов и реформаторов Танзимата они были больше эмпириками, чем идеологами, в политике и методах. По существу, люди действия, имея в своих рядах лишь немногих теоретиков или интеллектуалов, они мало заботились о фундаментальных принципах и конечных целях. Их больше интересовала непосредственная задача спасения любой ценой того, что оставалось от империи.
По-прежнему оставался без ответа вопрос: какая идея стоит за ее спасением? Что сейчас представляет собой Османская империя? К какой цивилизации теперь будут принадлежать турки, начиная с этого поворотного момента в истории? К исламской, западной или к некоему слиянию обеих? Концепция османизма — союза элементов национальности, языка и вероисповедания, на которой империя основывалась в течение пяти веков, теперь устарела и, за исключением самых далеких азиатских провинций, была обречена. Концепция панисламизма, развившаяся из попытки Абдул Хамида создать азиатское единство, оказалась немногим более чем абстракцией, которая в реальности так и не воплотилась в жизнь. Тогда чему турки должны были хранить верность?
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
