Мне утешительно было узнать, что Барни и его родня не вовлечены во что-нибудь незаконное, однако честным их занятие назвать было нельзя, и это меня тревожило.
Все еще фыркая, Сэм вышел из комнаты. Барни смерил меня пристальным взглядом:
— Ну, я тебе рассказал все как есть, теперь выкладывай до конца свою историю.
Я сумел отвлечь его внимание подробными деталями и не назвать ни одного имени. Больше всего он интересовался самыми недавними событиями, всем, что касалось смерти моей матушки. Говорить об этом мне было трудно. Как ни странно, больше всего ему как будто хотелось узнать, где она была похоронена и под каким именем. Наконец я рассказал, что речь идет о приходе Сент-Леонард и похоронена она под фамилией Оффланд.
Этими сведениями он удовлетворился и вскоре ушел.
Через сутки или двое (днем или ночью, я не имел понятия), когда я дремал у себя на соломенной подстилке, меня разбудил шепот в нижней комнате. Те, кто там находился, явно не знали, что я обосновался прямо над ними. К моему удивлению, я узнал голос Барни и — не кого иного, как Джека.
— Ты уверен? — спрашивал Барни.
— Да. Я и сам едва поверил, но, повторяю, когда Сэл рассказывала, ей и самой было невдомек, что из этого следует. Если, Барни, ты мне не веришь, спроси ее сам.
— И спрошу.
Они ушли, и больше я ничего не слышал. Что бы значила эта тайная беседа двух соперников? И о чем шла речь? Ответ на этот вопрос я узнал, как мне показалось, часа через два-три; вместе с большинством обитателей дома я находился в гостиной, и тут внезапно появился Барни, за которым следовал Сэм.
Барни кричал:
— Где Нэн? — Она вышла вперед, и он крикнул: — Ты что же это, покражами занялась?
— Ни в жизнь! — взвизгнула она.
Барни вынул из кармана ювелирное украшение:
— Это мы нашли у тебя в барахле!
— В первый раз вижу!
— Я заметила, как она вчера приворовывала на Бонд-стрит, — вмешалась Салли.
— Врешь! Это мне кто-то подбросил.
— Правила ты знаешь, — проговорил Барни. — Никакой самодеятельности.
Итак, зря я сомневался в честности моих новых друзей: Нэн что-то стянула, и вот ее гонят прочь!
Другие что-то забормотали, согласно кивая головами.
— Это она подбросила! — Нэн показала на Салли.
— Ничего подобного!
— Подбросила, и я знаю почему. Потому что я нравлюсь Джеку. — Раздались выкрики: «Это правда!», и Нэн, приободрившись, продолжила: — Ты ревнуешь, потому-то все и подстроила.
Большинство, однако, не поддерживали Нэн и молчали.
— Тебе больше не место в товариществе. — Барни взглянул на Сэма, потом на Джека. Оба сурово кивнули.
— Тебе придется уйти, Нэн, — мягко проговорил Джек. — Нам необходимо доверять друг другу.
Уилл, всегдашний кавалер Нэн, решительно настаивал на ее невиновности и грозил уйти с нею вместе, но, как выяснилось, блефовал. Нэн протестовала, плакала, принялась браниться и угрожать, но большинство было против нее, и она наконец смирилась с поражением и, не переставая уверять в своей невиновности, вышла за порог.
Ближе к Рождеству я то и дело стал слышать упоминания о вечеринке в Сочельник на Генриетта-стрит. Казалось странным: мысль о ней так их волновала, что почти каждую ночь большая группа под предводительством Барни куда-то уходила и возвращалась только к рассвету. Они очень тщательно наряжались, женщины выглядели совсем как леди, а мужчины — почти как джентльмены. Тем временем те, кто оставался дома, устраивали для себя что-то вроде непрерывной вечеринки: пили, играли в кости, угощались, скандалили.
Я к тому времени успел изучить их обычаи, и, поскольку они уже не так остерегались болтать в моем присутствии, отчасти выяснил, чем они зарабатывают себе на жизнь, хотя оставались и некоторые загадки. Участники компании входили в дом и выходили в любое время, но очень редко приводили с собой посторонних, причем за последних требовалось поручительство и с них не спускали глаз. Когда обитатели дома не спали, они развлекали себя описанными выше способами. Чтением не занимался никто, кроме Джека и Салли, а у тех интересы ограничивались, во-первых, газетами о светской жизни и «Придворным справочником» (передвижения светского общества волновали «семью», как ничто другое), а во-вторых, листком «Разыскиваются» (где полиция сообщала о преступлениях и перечисляла имена тех, кто находился в розыске).
Однажды Мег с еще одной женщиной отправились в тюрьму Ньюгейт навестить Пега; вечером все собрались вокруг них в гостиной, и они описали, как разговаривали с заключенным через решетку в стене камеры. Они сообщили, что его дело назначено к слушанию в эту судебную сессию и что, как Пег убежден, Палвертафт собирается откупиться от обвинителя, хозяина дома в Олд-Форде, куда он вломился, на чем его и поймали.
Барни, сидевший немного поодаль и беседовавший с каким-то незнакомцем, иронически усмехнулся и произнес:
— Ага, точно так, как вступился за меня в семнадцатом году.
Его спутник (по лицу, напоминавшему Панча мистера Пентекоста, отвратительный тип), рассмеялся:
— Помню-помню, Барни. Ты загремел на все семь, да? Это Хромой Джем на тебя донес и за это получил от Кошачьего Корма двадцать пять фунтов.
Разговор свернул на то, кто из судей честный и держит свое слово. Незнакомец (другие называли его мистер Лавендер), рассказал историю о том, как некий «старикан» принял взятку, а потом не выполнил обещанного, «сматросив» клиента, и все наперебой принялись выражать возмущение.
— Как подвигаются ваши занятия? — спросил мистер Лавендер в порядке поддержания беседы.
Некоторые смущенно опустили глаза, но Барни их успокоил:
— При нем можно говорить свободно.
Разговор пошел о тех делах, которые Барни мне описывал ранее.
Кто-то упомянул «обманные векселя», и я спросил негодующе:
— Но Барни, вы говорили, что имеете дело с настоящими векселями и никаким мошенничеством не занимаетесь.
Раздался всеобщий смех, к которому от души присоединился мистер Лавендер.
Барни, успевший основательно набраться, бросил:
— Молокосос! Обманные векселя продаются еще дешевле, чем настоящие.
Я не знал, что думать. Значит, они все же были преступники!
— Тогда почему вы выгнали Нэн за воровство? — воскликнул я.
— Да хватит бестолочь из себя строить! — выкрикнул Барни, а остальные загоготали. — Ее выгнали за то, что она воровала, когда не велено, и могла всех подвести под монастырь. Мы компания франтов, а это значит, что и вести себя должны, как полагается франтам.
Пока я над этим размышлял, гость Барни стал прощаться. Вначале я ужаснулся тому, в какое общество попал. Или, скорее, думал, что ужасаюсь. Ужасаться следовало, я это знал. Но все же я не мог думать, что это дурные люди и занимаются они дурными делами. Что это значит — быть дурным человеком? Конечно, временами Барни мне совсем не нравился, а один-двое других не нравились никогда — Уилл прежде всего. Но я видел, что все остальные не более чем безответственны и эгоистичны. Мне вспомнилась идея мистера Пентекоста о том, что закон — это сомнительное изобретение, призванное защищать богатых, и теперь я заподозрил, что он был прав. Как мог я быть настолько глуп, чтобы разделять взгляды мистера Силверлайта, утверждавшего, будто существует высшая мораль, которой мы должны подчиняться вне зависимости от того, совпадает она с законом или нет? Напротив, каждый из нас решает, соблюдать закон или нарушать его, опираясь не более чем на собственные интересы. И если эти люди могут пойти на риск, зная, чем чревато нарушение закона, то это, пожалуй, поступок человека хорошего и смелого.
