— Когда-нибудь поеду, — проговорила. — Спасибо, Сергей Михайлович. Вам бы самому... Фанни Марковна говорит, что спите совсем мало.
— Наговорит вам Фанни Марковна, — ответил он, словно отмахиваясь. — Все хорошо, Булочка. Никакого переутомления, никакой бессонницы. Это выдумки. Вот что, — вдруг сказал оживленно, — надо готовить сборник. Главный вопрос — что такое нигилизм? Так и назовем сборник: «Нигилизм — как он есть». Поездка убедила меня, что многие люди до сих пор имеют о нас неправильное представление.
— Что требуется от меня? — с готовностью спросила Лилли.
— Переводы. Прежде всего переведете на английский язык две мои брошюры — «Что нам нужно?» и «Заграничная агитация», возможно, «Сказку о копейке», а там пойдут Гоголь, Успенский, Щедрин, Достоевский.
— Хорошо, Сергей Михайлович, сегодня же возьмусь за переводы.
— Эх, Лилли, Лилли! — восхищенно смотрел на нее Степняк. — Вам бы позднее родиться.
— Почему, Сергей Михайлович?
— Позднее, — продолжал он, — когда победит революция, самодержавие полетит в тартарары... Сколько тогда потребуется таких, как вы, людей, Лилли, таких талантов!
Сидела, слушала, а когда он закончил, Лилли сказала:
— А знаете, Сергей Михайлович, у моего Овода многое от вас.
— Это как же? — бросил на нее вопросительный взгляд.
— Многое, — повторила Лилли. — Есть там и от других, но вашей энергии, ваших бесстрашия и самопожертвования более всего.
— Этого еще не хватало, — махнул он рукой. — Выдумки! С меня — живого, грешного — писать портрет героя! Выбросьте это из головы и никому не вздумайте говорить.
— Говорить не буду, а выбросить из головы не могу, дорогой Сергей Михайлович. И не сердитесь — это не от меня зависит. Таким вы вошли в мою жизнь, таким я... — Лилли не досказала, опустила голову на руки, заплакала.
— Успокойтесь, Лилли, — погладил ее волосы. — Я не думаю сердиться на вас.
— Я знаю, знаю, — проговорила сбивчиво, — это я так, от волнения. Вы добрый, я знаю.
— Какой же я добрый? — возразил Сергей и, спохватившись, добавил: — Однако хорошо, хорошо. Пойдемте к нам, попьем чайку, отдохнем. Мы с вами действительно засиделись.
Из Женевы поступили огорчительные вести. Засулич писала, что их группа удивлена, возмущена поведением редакции лейпцигского издания «Свободной России», которая в передовице сентябрьского номера допустила относительно женевцев клеветнические выпады. Письмо пришло раньше журнала, очевидно, редактор Андерфурен, которого Сергей Михайлович и в глаза не видел, а принял по рекомендации немецких товарищей, — не торопился его присылать, и Степняк злился, пока наконец злополучное издание не пришло.
— Гнать немедленно! — прочитав передовицу, вспылил Сергей Михайлович. — В три шеи! Это преступление, позор. Товарищи делают большое дело, а этот, с позволения сказать, Фурен поносит их. Негодник!
Надо было немедленно писать извинительное письмо Вере и Плеханову, а еще быстрее — опровержение. И напечатать его там же, в Лейпциге. А тем временем, разумеется, приостановить издание до прихода нового редактора. Досадно. С таким трудом налаживали дело, а теперь приходится закрывать. Где взять редактора? Рекомендациям второстепенных лиц он больше не будет доверять, нет. Вот если бы Энгельс или Либкнехт порекомендовали. Ходят слухи, что Либкнехт собирается в Лондон. Скорее бы. А пока надо посоветоваться с Фридрихом Карловичем. Кстати, он сам передавал, что хочет встретиться.
Была осень. День выдался ветреный. До Риджентс-парк род они добрались кэбом. На звонок долго не отвечали, наконец в коридоре послышались слабые шаги, шорох, и перед ними, открыв дверь, предстал Энгельс.
— А-а, прошу, прошу! — обрадовался он гостям. — Забыли совсем.
— Дела, дорогой Генерал, — оправдывался Степняк. — Без конца-края. Откуда только берутся?
— Часто мы их создаем сами, — сказал Энгельс. — На собственную же голову.
— Бывает и так, — согласился Сергей Михайлович.
Прошли в гостиную. Все здесь было переиначено, переставлено. Степняк остановился в нерешительности, и хозяин, видимо заметив это, сказал не то шутя, не то с сожалением:
— Новая власть — новые порядки.
Голос у Энгельса еще больше сел, да и сам он заметно сдал — похудел, пожелтел лицом, сгорбился.
— Сейчас здесь хозяйничает Луиза Каутская, — добавил Энгельс.
Степняки уже знали, что Ленхен нет и что ее смерть тяжело отразилась на здоровье и самочувствии Фридриха Карловича.
— Где же Луиза? — поинтересовалась Фанни Марковна.
— О, она не засиживается, где-то в городе, — с деланной веселостью проговорил Энгельс. — Сейчас придет. Что будем пить? Кофе? Пиво? Вино?
— Я выпил бы кофе, — сказал Степняк. — Но вы не беспокойтесь, подождем возвращения миссис Луизы.
— Нет, нет, — возразил хозяин, — разговор за пустым столом не разговор.
— В таком случае я приготовлю, — отозвалась Фанни Марковна. — Посидите, поговорите. Я быстро.
— Там все... на кухне, ищите, — сказал Энгельс и обратился к Степняку: — Ну-с, молодой человек, какие новости? Вы уже эти лавровско-ошанинские громы заглушили?
— Они сами, без моего участия, заглохли, — улыбнулся Степняк. — И знаете, в этом я лишний раз убедился — никогда не надо торопиться, ввязываться в полемику. Начал бы я с ними перепалку, до сих пор бы тянулась. А так...
— Не всегда, дорогой мой Степняк, — ответил Энгельс. — Вам, артиллеристу, надлежит знать: цель надо накрывать своевременно. Когда это требуется, конечно, — добавил он, — если цель стоит вашего огня. Чтобы не получилось, как говорят, из пушек по воробьям.
Глаза его сузились от улыбки, густыми лучинками от них побежали морщинки.
— Есть цель, требующая вашей консультации, Генерал, — после короткой паузы сказал Степняк.
Энгельс посмотрел на него, приготовился слушать.
— Нам пришлось временно приостановить лейпцигское издание «Свободной России». — Он рассказал все, что случилось. — Нужен редактор. Нет ли у вас подходящего человека на примете?
Энгельс помолчал. Потом сказал:
— Давайте дождемся Либкнехта... Он приедет со свежими впечатлениями, новостями, тогда будет виднее.
— Хорошо, — согласился Степняк. — Будем надеяться, что долго ждать не придется.
— Да, — кивнул хозяин, — он прибудет по делам подготовки Международного социалистического конгресса. Думаем провести его
