источник хлопка, я смотрю в его направлении и…
… всё гаснет.
Я снова в комнате. Слава всё ещё дрожит, но уже не так, будто ей под футболку сунули оголённый провод. Накрываю лицо ладонями, но этого недостаточно, и я буквально давлю пальцами на глаза, чтобы задержать слёзы.
Я обманываю её и себя заодно. Иногда мне больше хочется умереть, чем терпеть всё это.
* * *
Утром Артур по просьбе Славы приносит завтрак нам в комнату. Даже не спрашивает, что я здесь делаю, только долгим удивлённым взглядом осматривает нас, проснувшихся в одной кровати. Мы ещё некоторое время валяемся, обсуждаем всякую ерунду, что удивительно, никак не касающуюся работы, и попутно поедаем бутерброды прямо в кровати, стряхивая крошки с простыни на пол, а потом Слава начинает собираться, а я тем временем вспоминаю, что перед ночным путешествием в другой конец города успела захватить с собой мобильный телефон.
И всё начинается заново.
Набираю номер папы. Два длинных гудка — затем сразу «абонент не абонент». Сорвал звонок. Как обычно. Маме ещё можно дозвониться, хотя и то разговор совсем не напоминает семейную болтовню, а ему — вообще бесполезно.
Благодаря своим способностям и тому, что я помню абсолютно всё из жизни местной Нины, я знаю, что родители здесь не приняли моё откровение. Нет ни отца, который, по прошествии некоторого времени, вспомнил, что когда-то обещал любить меня, несмотря ни на что, ни матери, которая, быть может, и плакала бы до сих пор по ночам, но утром всё равно шла меня обнимать.
Никого нет. Только «абонент недоступен» на другом конце провода и новые замки на дверях когда-то родного дома.
Кажется — страшно неправильно. Но ты попробуй объяснить это родителям, которые винят себя за то, что ты родилась не совсем такой, какой они планировали.
— Зелёный или коричневый? — спрашивает Слава.
У неё в руках два свитера. Я рассеянно тычу в один из них, даже не обращая внимания на цвет.
— Спасибо.
Слава отходит обратно к шкафу, а я возвращаюсь к попыткам дозвониться, но ничего не выходит ни на третий, ни на пятый, ни на десятый раз. Я уже почти готова сорваться, но Слава вовремя препятствует моему порыву выкинуть телефон в другой конец комнаты.
— Родители, — говорю я, опережая её вопросы. Телефон, который почти слетел с пальцев, когда я замахнулась, перекочёвывает в руки Славы. — Не отвечают.
— Думаешь, случилось чего?
Выходим в коридор. Надев верхнюю одежду (мне, за неимением альтернативы, достаются ботинки Артура, у которого сорок второй размер, и это явно ближе к моему сороковому, чем Славин тридцать седьмой, и старый зимний пуховик), следуем на улицу.
— Вот лучше бы с ними реально что-нибудь случилось, — фыркаю я, когда мы покидаем подъезд. — Вместо того, чтобы им вести себя как последним собакам сутулым.
— Оу, — Слава округляет глаза. — Что за словечки? И ты этим же ртом целуешь…
— Девушек я целую! — перебиваю я. — В этом-то и проблема.
В груди снова горит. Прямо как в тот раз. В самый первый. Помню, словно это было вчера — прохожу в гостиную, где мама с папой смотрят телевизор, и громко объявляю, как на духу: «Пап, мам, я лесбиянка».
Пауза, переполненная до краёв песнями по телевизору, неприятно липкими от пота ладонями и двумя парами непонимающих глаз.
Пауза, которая расколола нашу жизнь на «до» и «после».
Я думала, это конец. Действительно верила в то, что больше никогда не смогу подойти к родителям и просто обнять их. Но в итоге мой выросший в традиционной семье отец сказал, что это неважно, если это то, что, как я чувствую, действительно моё, и пока я буду рядом с ними, здоровая и счастливая.
В этом же времени всё пошло иначе. Здесь я сирота — и это при живых родителях.
— Если это и чья-то проблема, то точно не твоя, — замечает Слава. — Я же никого не обвиняю в том, что у меня волосы светлые. Может, мне тёмные хотелось… Или вообще рыжие. Но я такой родилась. И мне если только краситься, но это буду уже не я. Так и ты.
— Вдохновляющие речи — это у вас в крови, что ли? Дмитрий тоже как что отмочит — так сразу хочется запрыгнуть на коня и вперёд, покорять новые земли.
Слава хохочет, толкает меня бедром. Я шатаюсь, делая несколько шагов в сторону. Переводить всё в шутку — лучший способ скрыть реальные эмоции. Тем более, если они грязные, низменные и слабые — такие, как страх и зависимость от чьего-либо мнения.
Я говорю всем вокруг, что это меня не волнует. Говорю, что воля для меня — главное. Заявляю, что каждому, кто захочет наступить мне на горло, я вырву его собственное, но на самом деле… На самом деле жизнь обстоит так, что нет ничего более ограничивающего, чем свобода.
— Бен будет ждать нас в кафе, — говорю я, стараясь переключить мысли и заодно сменить тему.
— Ну да, — как-то странно протягивает Слава. Пинает снег под ногами, пока идёт. — Слушай, я, наверное, пойду сразу в штаб, мне нужно там… кое-что нужно, в общем, с Даней и Ваней.
— Ты серьёзно? Смыться собралась?
— У меня дела…
— Какие?
Слава поджимает губы. Если она думает, что я здесь ради драмы, то ей лучше дважды всё переосмыслить.
— Что между тобой и Беном? — спрашиваю сразу, чтобы потом не играть в ромашку и не вытягивать из Романовой правду по жалким ниточкам. — Чего ты от него бегаешь?
— Я не бегаю, — заявляет в ответ так уверенно, что у меня даже сомнений в правдивости слов не возникает.
Значит, в другом проблема.
— Влас? — стреляю наугад.
И попадаю точно в цель, когда Слава поднимает глаза к небу и тяжёло вздыхает.
— Тогда при чём тут Бен?
— Ни при чём, говорю же. Я просто хотела сходить к Власу на квартиру, покормить кошку. Вот, какие у меня дела.
— И, возможно, понюхать одежду в его шкафу? — (Слава глядит на меня с непониманием и брезгливостью). — Ну я не знаю просто, что там ещё обычно делают во время дикой ностальгии.
— Я не собираюсь ничего нюхать, это отвратительно. Только кошку покормлю.
— Как скажешь.
— Я скучаю по нему.
— Я знаю.
— Как думаешь, я его ещё когда-нибудь увижу?
— Слушай, — как бы сказать, чтоб не обиделась? — Я не тот человек, который тебе нужен, когда дело касается всех этих разговоров про отношения… Сама знаешь, что я свои построить не могу. Брать на себя ещё и ответственность за чужие…
— Понятно.
