содержания учащихся осталась прежней, а для кадетов и юнкеров из бедных семейств была ужасающей: «Ввиду того, что по содержанию нас приравняли к юнкерскому курсу, жили мы почти на солдатском положении, – вспоминал А. И. Деникин. – Ели чрезвычайно скромно, так как наш суточный паек (около 25 коп.) был только на 10 копеек выше солдатского; казенное обмундирование и белье получали также солдатское, в то время плохого качества. Большинство юнкеров получали из дому небольшую сумму денег (мне посылала мать 5 руб. в месяц). Но были юнкера бездомные или очень бедных семей, которые довольствовались одним казенным жалованьем, составлявшим тогда в месяц 22 ½ (рядовой) или 33 ⅓ коп. (ефрейтор). Не на что было им купить табаку, зубную щетку или почтовые марки» (56, с. 39). Правда, генерал-майор Батюшин, учившийся в 90-х гг., но не в юнкерском, а в военном училище, именно Михайловском артиллерийском в Санкт-Петербурге, вспоминал обратное: «Обмундирование в училище, за исключением смазных сапог, было настолько хорошо, что подавляющее большинство ходило в отпуск в казенном обмундировании, лакированные сапоги же заказывало у сапожника Шевелева за 11–14 руб. большею частию в рассрочку» (8, с. 178). Возможно, роль в качестве обмундирования и играло то, что это было не провинциальное юнкерское пехотное училище, а столичное военное артиллерийское. Правда, отсутствие денежных средств у юнкеров отмечал и Батюшин (8, с. 177).
В военно-учебных заведениях строгой дисциплине, подкрепляемой «цуком» старших воспитанников, соответствовал и строгий распорядок дня. Так, в Морском корпусе побудка кадет происходила в 6 ч. 30 мин., с 7 ч. 15 мин. следовала 15-минутная гимнастика, затем 15-минутный утренний чай, с 8 до 11 два урока, 30 минут на завтрак и свободное время, с 11 ч. 30 мин. до 1 часу строевые учения, затем полтора часа на урок; с 2 ч. 30 мин. час свободного времени, затем 30 минут на обед и с 4 до 7 ч. свободное время, с 7 до 9 приготовление уроков, 15-минутный чай, а в 11 ч. все ложились спать. «Это обилие свободного времени, не раздробленного на малые промежутки и не занятого чем-нибудь обязательным, способствовало развитию самодеятельности и самообразования; поэтому громадное большинство занималось по своему желанию тем, что каждого в отдельности интересовало: многие изучали историю, особенно военно-морскую, читали описания плаваний и путешествий, литературные произведения, занимались модельным делом или постройкой шлюпок и т. п. Я лично заинтересовался… математикой, изучая, большей частью по французским руководствам, университетские курсы, далеко выходившие за пределы училищной программы» (98, с. 58–59). В 1882 г. новый начальник училища, назначенный для искоренения духа «превратного толкования», ввел еще 4-й урок и ликвидировал свободное время, заняв его различными внеклассными занятиями.
Нравы в гражданских учебных заведениях, особенно общедоступных, были несравненно мягче. Закрытые гражданские учебные заведения, прежде всего Училище правоведения, собиравшее сливки дворянства, отличались не столько суровостью, сколько царившим здесь пьянством и развратом, в том числе противоестественным. Именно о правоведах была сложена известная песенка «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил»: училище находилось на Фонтанке, а правоведы носили прозвище «чижи» за желтые воротники мундиров и околыши фуражек.
В жизни учебных заведений, особенно военных и привилегированных закрытых, как Училище правоведения или женские институты, играло большую роль формальное или неформальное шефство над ними членов императорской фамилии. Августейшие шефы попросту подкармливали учащихся, особенно булками и сладостями, или иным образом помогали им материально из собственных средств. «Во время Рождественских и Пасхальных каникул, – вспоминал Н. Батюшин, – юнкера, остававшиеся из-за дальности расстояния до своих семей в стенах училища, могли ходить в театр хоть каждый день на счет Его (нужно – «Ее». – Л. Б.) Императорского Высочества Ольги Федоровны, супруги великого князя Михаила Николаевича. Ее Высочество вообще очень близко принимала к сердцу нужды юнкеров нашего училища. В случае серьезной болезни кого-либо из них расходы по лечению, вплоть до приглашения профессоров, покупки шампанского и пр. относились на счет Ее Высочества. После смерти Ее Высочества эти расходы покрывались из средств Двора Великого Князя Михаила Николаевича, который являлся как бы шефом училища» (8, с. 185). В. В. Стасов также вспоминал постоянную заботу принца Петра Ольденбургского об Училище правоведения.
В университетах, а во второй половине XIX в. и в большинстве высших технических учебных заведений ситуация была иной. Изначально дворянство предпочитало военную службу, и в университетах среди студентов было далеко не в большинстве. С другой стороны, плохо подготовленные разночинцы с трудом продирались к знаниям сквозь тернии, в числе которых было и преподавание профессорами-иностранцами на иностранных языках. Латынь, этот универсальный язык науки в XVIII в., уходила в прошлое. Зато на 1806 г. в Московском университете курсы натуральной истории и сравнительной анатомии, естествознания, народного права, химии, нравственной философии и астрономии были объявлены на французском языке, а «высокой геометрии», ботаники и немецкой литературы – на немецком. Вот и учись тут при отсутствии учебников: единственной возможностью для овладения наукой было восприятие на слух лекций на чужих и незнакомых или плохо освоенных языках и их конспектирование. Конечно, по мере появления кадров отечественных профессоров ситуация менялась, но учебников по-прежнему не было, и студенты были вынуждены коллективно создавать конспекты лекций, отдавать их профессорам для исправления и размножать кустарным способом. Из этого даже родился род студенческого предпринимательства.
Студенчество гражданских заведений было не столь сплоченным, как в военных и закрытых заведениях, уже в силу того, что здесь не было сословного единства и существовала большая рознь между демократами-разночинцами, жившими иногда в подлинной нищете и в лучшем случае подкармливавшимися уроками, и студентами-«белоподкладочниками». Учившийся в 80-х гг. в Московском университете будущий известный историк и политический деятель А. А. Кизеветтер писал: «В те годы значительная часть студентов была охвачена, если можно так выразиться, «политическим аполитизмом». Я хочу сказать, что это было не простое, безотчетное равнодушие к политическим вопросам, а, как бы сказать, тенденциозное, показное отстранение себя от политических интересов с целью доказательства своей полной политической благонадежности. Если хотите, это тоже было своего рода движение. Оно получило тогда кличку «белоподкладочничества». С 1885 г. началось частичное введение, начиная с первого курса, нового университетского устава. Студенты, попавшие под действие этого устава, обязаны были носить форменную одежду. И вот среди студентов быстро стала распространяться особая мода, состоявшая в том, что форменным студенческим фуражкам стали придавать вид офицерских фуражек, а вместо форменных пальто стали носить шинели чисто офицерского покроя, с меховыми воротниками и с белой подкладкой.
Студент, нарядившийся таким образом, носил свое одеяние с подчеркнутым форсом и в согласии с этим своим щегольским видом располагал и все свое времяпрепровождение. Это и были «белоподкладочники». Термин этот скоро получил специфическое значение. Им стали обозначать определенный тип студента, подчеркивающего свою «благонадежность», свою враждебность ко всякой оппозиции существующему строю, свое нежелание присоединяться к каким бы то ни было политическим движениям, демонстративно стремящегося к беспечальному наслаждению жизненными благами. К науке «белоподкладочники» относились так же, как и к политике, как к
