уже вился другой усик, скручиваясь колечком. Зуб-сосед угодил в петлю; кончик старухиного большого пальца толкал его дальше, но зуб уперся — и ни с места. Нить на глазах превращалась в виноградную лозу. Прочней стали, упрямей осла, усики множились, цепляясь за вереницу желтоватых зубов. Часть бойцов сохла, словно от палящего зноя, отваливалась, сыпалась на пол пещеры жалкой трухой. Но место павших занимали новые солдаты. В светло-зеленых мундирах, гибкие, молодые, они впивались в мертвую кость, словно та была их вечным врагом — или истинным лакомством.
Старуха взвыла.
Шея карги удлинилась, свернулась в жгут, как мокрая тряпка, когда ее выкручивает прачка. Руки, обращенные к жертвам, по-прежнему воевали с предательницей-нитью, а лицо старухи обратилось ко входу. Плотно сомкнулись морщинистые, черепашьи веки. Наверное, так старухе было проще видеть, потому что лицо ее вспыхнуло от ненависти. Дрогнули губы, похожие на высохших от жары червей. Беззвучные проклятья, страшней мора, опасней ядовитой стрелы, хлынули потоком — и пали на холодный камень охапками жухлой листвы.
У входа стоял Амброз.
— Держи дерево, — еле слышно сказал маг. — Держи дерево, падаль…
Карга оскалила голые десны. Каждый палец ее затрясся мелкой дрожью; каждый — в своем, особом ритме. Так дрожат руки умирающего, так дрожит бродяга на ветру, мачта в шторм, больной падучей, струна перед тем, как порваться… Трясучка передалась усикам. К лозе вернулся облик нити, зубы выскальзывали из обессилевших петель, продолжив отсчет времени. Гнусавое хихиканье наполнило пещеру, отдаваясь под сводами. Амброз покачнулся, закрыл ладонью лицо. Плащ, измаранный грязью, упал с его плеч на пол. Отступив назад, Амброз встал на плащ; плохо соображая, что делает, начал топтаться, вытирая о ткань подошвы башмаков.
Сквозняк трепал длинные, до плеч, кудри опального мага.
— Врешь, — ясным, высоким голосом произнес Амброз. — Врешь, тварь!
Старуха смеялась, перебирая четки.
— Держи дерево…
Приоткрыв рот, отчего лицо его приобрело глупый вид, маг поднес к губам варган. Кончик язычка варгана оказался посередине рта; опустив локоть правой руки, Амброз ударил по язычку указательным пальцем — ребром, подушечкой, снова ребром. Сам палец оставался неподвижным — Амброз сгибал и разгибал кисть в запястье, как если бы вяло отгонял муху. Звук, издаваемый варганом, не делался выше или ниже, творя мелодию; менялся лишь тембр. Складывалось впечатление, будто маг что-то говорит, мелко гримасничая, а варган превращает связную речь в гнусавый монолог, доступный лишь ветру в кронах да древоточцам в стволах.
Держи, бормотал варган. Держи дерево…
Камень вокруг босых ног старухи треснул. Из многочисленных разломов выметнулись побеги: тонкие, покрытые бледным пушком. Они ветвились, плели ловчую сеть, твердея и покрываясь корой — местами бурой, местами темно-красной. Набухли почки, схожие с бусинами, родились листья — тоже опушенные, с зубчатыми пилами по краю. Когда ветвь хлестнула старуху по ребрам, и другая — под коленом, карга взвизгнула, оставив четки в покое. А на ветках уже росли, удлинялись, жаждали крови хищные колючки. Корчась от боли в мертвой хватке терновника, старуха визжала все громче. Шипы впивались в ее голую плоть, царапали там, где не могли вцепиться; тело старухи превратилось в стекло, и там, в мутноватой глубине, беззвучно вопили Талеловы ученики. Облако, состоящее из лиц, искаженных криком, заполнило старуху без остатка: кричали груди, ляжки, спина…
Крик вскипел, вырываясь из стекла.
Единым броском освободившись из объятий палача-терна, перед Амброзом замер исполинский скорпион. Членистый хвост дугой изогнулся в воздухе, на конце кривого жала висела капля яда. Могучие клешни приподнялись, готовые хватать и рвать. Лунный свет играл на хитине — доспехе рыцаря, ставшего чудовищем. Облик Газаль-руза на миг припал к камню, отчего в скорпионе вдруг явился образ дракона с чешуей из алмаза, и кинулся на врага. За скорпионом дико визжала старуха, подгоняя ядовитого убийцу.
Амброз схватил себя за волосы — и рванул что есть сил.
Вокруг головы мага взметнулся вихрь коры и листвы. Удлиняясь, хлестнули воздух гибкие ветки с гладкими, похожими на ножи лекаря, листьями. Те листья, которые только проклюнулись, отливали в красноту, как если бы взамен соков в них текла кровь. Амброз сделался вдвое выше, туловище его превратилось в ствол, покрытый твердой корой — бледно-пепельной, местами цвета обожженной глины. Ступни ног стали корнями, так глубоко уйдя в базальт, словно это был рыхлый чернозем. Часть боковых корней стелилась над полом пещеры, образовав треугольные выросты, краями примыкавшие к стволу — внешние укрепления цитадели. Дерево банг, владыка джунглей, чьи сучья тонут в воде, а в древесину невозможно вбить гвоздь, встретило натиск скорпиона, и жало бессильно скользнуло по стволу, а клешни затупились, обрывая куски коры.
Скорпион ударил еще раз, сломав зубец левой клешни. Мелькая быстрее молнии, жало искало щель, брешь, уязвимую слабину, куда тварь могла бы влить толику яда — и не находило. Кора летела клочьями, обнажая бледно-розовую древесину. Там, где внешний слой уступал напору клешней, сползая длинными волокнами, плоть банга делалась темно-вишневой, подобной густому вину, и эта оборона стояла насмерть.
Рой разъяренных пчел отделился от скорпиона. С жужжанием пчелы вознеслись в гущу ветвей — и упали обратно, сшибленные на лету упругими хлыстами. Любимый ученик, Амброз лучше других знал привычки своего учителя. Зачиная и взращивая Стихийный Облик, первым делом он думал о губительном рое Н'Ганги; наконец-то Амброзу довелось проверить догадки юности на деле — и возблагодарить веселого бога Шамбеже за милость.
Нижняя ветвь, крепкая как боевой молот, перебила скорпиону хвост. Тварь завертелась волчком, шипя с присвистом. Вокруг нее начал было формироваться дракон, но увял, когда другая ветвь едва не снесла ему голову. Банг качнулся вперед, наступая, корни дерева взломали пол вокруг себя. Приученные вместе с соками всасывать песок и мелкие камешки, эти корни брали из недр горы все, что укрепляло ствол. Ветки пытались схватить верткого скорпиона, вскинуть к своду пещеры — и расшибить об пол. Казалось, вот-вот Амброзу это удастся. Но в последний момент, едва дюжина тонких, длинных прутьев обвила врага у основания хвоста, а три более толстых прута внедрились под щиток, закрывающий головогрудь — правая клешня взлетела вверх, превращаясь в топор. Скорпион поднял переднюю часть — выше, еще выше! — хитин поблек, делаясь светло-голубым, грязным по краям, с блестящими прожилками…
Ледяной гигант с ревом взмахнул топором.
Они сшиблись: дерево и дровосек. Дождем сыпались листья; ядрами, пущенными из катапульт, осколки льда били в стены. Лезвие топора, звеня, отсекало ветви, хлещущие великана по лицу. Корни обвивали щиколотки лесоруба, он трижды падал, но чудом поднимался. Топор выщербился, став похож на чудовищную пилу. На уровне живота гиганта ствол, что заменял Амброзу туловище, был искромсан без жалости. Древесина прочней железа, которая устояла против скорпионьих клешней, мало-помалу сдавалась черной
