Вот еще одна особенность этих германцев, подумал Эркенберт, вспоминая неискоренимую спесь своих соотечественников. Здесь же люди сходятся легко. Они любят объединяться в группы и товарищества, с общим котлом и общей бочкой пива. Однако они выбирают себе вождя, который ничем не стремится выделиться из них. Сила это или слабость?
Бруно снова подошел к столу, в глазах его сверкало неудержимое веселье.
— Теперь вы меня запишете? — спросил он.
Арно потянулся за пером и пергаментом, а Бруно рассмеялся и, наклонившись к Эркенберту, сказал с неожиданной серьезностью:
— Вот что, друг. Говорят, ты видел великих ратоборцев, Ивара Бескостного и даже Бранда-Убийцу. Скажи мне, может ли, по-твоему, такой, как я, сравниться с ними? Скажи мне правду, я не обижусь.
Эркенберт колебался. Он видел Ивара в схватке с ратоборцами из Мерсии, хотя и с приличного расстояния. Вблизи он видел поединок на сходнях между Иваром и Брандом. Он вспомнил змеиную увертливость Ивара, его неожиданную в сравнительно худощавом теле силу. Сравнил с тем, что видел только что, оценил размах плеч и повадку стоящего перед ним воина.
— Ивар был очень быстрый, — наконец произнес Эркенберт. — От ударов он скорее уклонялся, чем отбивал их, и все время готов был нанести ответный удар. Думаю, на открытом пространстве ты бы его одолел, потому что ты сильнее. Но ведь Ивар мертв.
Бруно кивнул.
— А каков Бранд-Убийца, тот, кто убил его?
— Его убил не Бранд. Ивар был слишком быстрым для Бранда, как бы тот ни был могуч. Нет, — ненависть всколыхнулась в сердце Эркенберта, — Ивара убил другой. Сын керла, одержимый дьяволом. У него есть только собачья кличка — Шеф, ведь он не знает, кто его отец. В честном бою ты победишь сотню таких, как он. И его они теперь зовут своим королем!
В голубых глазах сквозила задумчивость.
— В честном бою или нет, но, как ты говоришь, он сразил великого ратоборца. Это не могло быть случайностью. Таких людей никогда не следует презирать. Говорят, что главное достояние короля — его удача.
* * *
Когда Шеф выбрался на берег, он уже замерз так, что клацал зубами. Из-за прилива ему дважды пришлось плыть, недолго, но каждый раз промокая до нитки. Солнца, чтобы обсушиться, уже не было. Бахрома водорослей отметила верхнюю черту прилива, за ней тянулась невысокая дамба, очевидно, человеческих рук дело. Шеф вскарабкался наверх и окинул взглядом море в тщетной надежде увидеть разыскивающий его «Норфолк» и через какой-нибудь час блаженствовать: сухая одежда и одеяло, ломоть хлеба с сыром, может быть, костер на песке — и на страже будет стоять кто-то другой. В этот момент он не мог себе представить большего счастья для короля.
На море пусто. Сумеречный свет стер все краски — серое море, серое небо, серые отмели, медленно исчезающие под водой. Пока Шеф добирался до берега, он не слышал сзади звуков сражения, но это еще ничего не значило. Может быть, «Норфолк» еще не снялся с мели. Или снялся и продолжает свой поединок с «Франи Ормр». Они давно могли уйти в открытое море. Здесь надеяться ему было не на что.
Шеф повернулся в сторону суши, изучая открывшуюся бесцветную равнину. Вспаханные поля со всходами ячменя. Примерно в сотне ярдов за ними едва заметные в темноте тени, которые вполне могут быть пасущимися коровами. И все исполнено благостного покоя, здесь, на краю пиратского моря. Что, в этой земле живут великие воины? Или рабы викингов? Или они полагаются на отмели, стерегущие врага со стороны моря? Как бы то ни было, с этого побережья много не возьмешь: плоское, как ладонь, защищенное от прилива только шестифутовой дамбой, сырое, грязное и унылое.
Гораздо хуже то, что обогреться тут негде. В лесу Шеф мог бы найти для защиты от ветра упавшее дерево, для предохранения от сырости мог бы зарыться в ветки, а то и нагреб бы на себя прошлогоднюю листву. Здесь же не было ничего, кроме слякоти и сырой травы. Однако распаханные поля и коровы доказывали, что где-то неподалеку есть деревня. Крестьяне никогда не ходят пахать дальше, чем за пару миль от дома, — рачительный земледелец не станет в страдный день тратить больше времени на перегон волов утром и вечером. Значит, где-то должен быть дом, а в нем и очаг, где-то, но только не на виду.
Шеф высматривал хоть проблеск света. Ничегошеньки. Этого следовало ожидать. У кого есть свет и огонь, у того хватит ума их спрятать. Шеф повернул налево, по той единственной причине, что так было дальше от земель христиан и Гамбурга вниз по Эльбе, и бодро двинулся вдоль дамбы. Если понадобится, решил он, можно идти всю ночь. Одежду он рано или поздно высушит прямо на себе. К утру голод станет волчьим, силы уйдут на борьбу с холодом, но это можно перенести. Он неплохо подкормился за те месяцы, что был королем, а до этого ярлом. Теперь можно и порастрясти запасы. А вот если он ляжет спать в поле, к утру будет мертв.
Всего лишь через несколько минут ходьбы Шеф заметил, что пересекает тропинку. Он остановился. Не пойти ли по дороге? Если жители здесь враждебны, он умрет задолго до рассвета. Дробь дождевых капель на плечах подсказала ему решение. Он осторожно тронулся по тропе, единственным глазом вглядываясь в темноту.
Деревенька оказалась скопищем каких-то длинных лачуг, их невысокие стены с трудом различались на фоне неба. Шеф задумался. Ни дома для господина, ни церкви для священника. Это хорошо. Хижины разных размеров, одни вытянутые, другие покороче. Ближайшая к нему — одна из самых коротких. Зимой эти крестьяне, как и крестьяне в Норфолке, для тепла держат скот прямо в доме. Если дом маленький, значит, скота мало. А разве не легче найти сочувствие у самых бедных? Он осторожно пошел к двери ближайшей, самой маленькой, хижины. За деревянными ставнями виднеется свет.
Он острием вверх воткнул в землю копье Змеиного Глаза, вытащил из-за пояса меч и перехватил его рукой за клинок. Правой рукой постучал в хлипкую дверь. Внутри засуетились, забурчали. Со скрипом дверь отворилась.
Шеф шагнул в полуосвещенный дверной проем, неся меч на протянутых ладонях в знак мирных намерений. И вдруг обнаружил, что валяется на спине, созерцая небо. Удара он не почувствовал, даже не представлял себе, что случилось. И руки и ноги нахально игнорировали его настойчивые попытки пошевелиться.
Потом Шеф ощутил, что его схватили за шиворот, наполовину приподняли, в уши ворвался голос на грубом, но разборчивом диалекте:
— Теперь порядок, заходи. Да встань ты на ноги, дай нам посмотреть на тебя при свете.
Ноги подгибались. Шеф, ухватившись за чье-то плечо, ввалился внутрь и рухнул на табурет перед догорающим очагом.
Какое-то время он ничего не замечал, кроме тепла, протягивая к нему ладони и пытаясь с ним слиться. Когда от одежды пошел пар, он тряхнул головой, неуверенно встал на ноги и осмотрелся. На него пялился приземистый крепыш, руки в боки, с кудрявым чубчиком и выражением неистребимой смешливости на лице. Из размера его бородки явствовало, что он даже моложе, чем Шеф. Позади виднелось старшее поколение семьи, мужчина и женщина, державшиеся тревожно и недоверчиво.
