та появилась в дверях сама.
— Мистер Степняк! — обрадовалась хозяйка, когда Сергей Михайлович отрекомендовался. — Какая приятная неожиданность! Сэм о вас нередко вспоминал. Он пошел на прогулку, скоро вернется. — Хозяйка была высокой, стройной женщиной лет сорока, с мягкими чертами лица, большими светлыми глазами и густыми, аккуратно подстриженными каштанового цвета волосами, спадавшими волнисто на плечи. — У Сэма привычка прогуливаться в любую погоду, — добавила миссис Клеменс. — А вы раздевайтесь, чувствуйте себя как дома. Катрин, — окликнула она служанку, — покажите мистеру все наши службы.
Гостеприимство, с которым его встречали, вызывало чувство доверия, свидетельствовало, что гости в этом доме не редкость, к ним привыкли как к чему-то обычному, не создают вокруг них лишнего шума.
Пока Сергей Михайлович умывался, Катрин приготовила комнату на втором этаже, вернее, мансарду, оконце которой выходило на близлежащие холмистые поля. Степняк невольно залюбовался пейзажем, стоял, приглаживая шевелюру, как вдруг на ступеньках послышались шаги, кто-то — показалось — постучал, но не успел он ответить, как в дверях встал, широко улыбаясь в чуть обвисшие усы, коренастый, с открытым лицом, внимательными и слегка прищуренными глазами человек. В дождевике, больших, грубой кожи сапогах и в кожаном картузе, он чем-то напоминал матроса, только что вернувшегося из дальнего плавания и радующегося тому, что снова очутился на родном пороге.
Марк Твен
— Мистер Степняк, здравствуйте, — сказал он ровным, спокойным голосом. — Я — Сэмюэль Клеменс, или Марк Твен. Называйте, как вам удобнее.
Они обнялись.
— Обращение подписал, — тем же тоном продолжал Твен. — Лилли Уаймен писала, что вы одобрили текст.
— Спасибо, мистер Клеменс, — поблагодарил Степняк. — Я в этом нисколько не сомневался.
— Почему, откуда такая уверенность? — удивился хозяин. — Ведь вы меня совершенно не знаете. То есть только понаслышке.
— Мне много говорил о вас Джордж Кеннан. Я верю ему... И его друзьям.
Твен снял плащ, повесил его на гвоздь. На нем был поношенный, в редкую полоску костюм, белая сорочка, галстук-бабочка.
— Кеннан как связывающее звено, — сказал Твен. — Он и меня втянул в ваши дела, научил ненавидеть самодержавие.
— Года три тому назад кто-то прислал мне журнал, не припоминаю его названия, — продолжал Степняк. — Среди прочих материалов мне попалась на глаза информация о лекции Кеннана, с которой он выступил после поездки по Сибири. Корреспондент выделял выступление тогда еще мне не известного Сэмюэля Клеменса.
— Статьи Кеннана и некоторые ваши потрясли меня, мистер Степняк. Только в аду можно найти правительство, подобное вашему, царскому. И только глухой и душевно слепой человек может быть равнодушным к деспотизму, процветающему в вашей стране... Но вы садитесь, не обращайте на меня внимания, — вдруг спохватился Твен. — Катрин сказала, что вы уже умылись. Сейчас будет ужин. А пока садитесь... — Он раскурил трубку и продолжал: — Я долго не верил слухам, доносившимся из России.
— Кое-кто и сейчас не верит написанному нами, — заметил Степняк.
— Не так просто поверить, мистер Степняк. То, о чем вы пишете, дикость. Дикость, поднятая на уровень государственной политики.
Служанка позвала к ужину.
Они спустились в небольшую уютную комнату-столовую, обставленную старинной мебелью, с высоким, массивным буфетом, с вазонами на подставках и литографиями на стенах. В центре комнаты стоял большой дубовый стол, накрытый грубой льняной скатертью, вокруг стола с десяток стульев. Все прочное, добротное, словно рассчитанное на вечность. Одна из дверей столовой выходила на веранду, за которой начинался сад.
Ужин продолжался долго. Хозяин щедро угощал кислым вином, преимущественно французским, рассказывал о своих путешествиях, встречах. Зато потом, когда они перешли в кабинет, Твен первым вернулся к начатому ранее разговору.
— Мне не попадалась в руки ваша книга, мистер Степняк, — сказал он, — я непременно ее раздобуду. Но я слышал о ней лестные отзывы, она меня интересует.
— Я пришлю вам, возможно даже из Нью-Йорка, — пообещал Сергей Михайлович. — «Подпольная Россия» — это крик моей души. Я не мог не написать ее. Кажется, само провидение оставило меня в живых, вырвало из когтей верной смерти, чтобы я рассказал виденное и пережитое.
— Это трагично. — Твен разжег камин, и они уселись в мягких креслах перед весело поблескивавшим пламенем, освещавшим их лица. — Трагично, — повторил он. — Целый народ под пятой деспота.
— Народы, — добавил Степняк.
— Я не сторонник насилия, даже кровь животного вызывает у меня боль, но если это единственный выход, пусть сгинет тиран. Хорошо, что есть динамит.
— А еще лучше, — сказал Сергей Михайлович, — что есть дружба людей и народов. Не знаю, какова была бы судьба моя и многих моих побратимов, если бы не гостеприимство англичан, не ваша готовность помочь нам.
Они помолчали. Каждый, видимо, подумал о своем. Твен медленно шевелил дрова, и они вспыхивали, искрились, длинными языками пламени лизали каменные стенки камина. Степняк неотрывно смотрел на огонь, слушал хозяина.
— Кое-кто недоволен здесь, что я выступаю в вашу защиту, — продолжал Твен. — Я отвечаю им просто: если бы вашего сына, вашу дочь или жену за одно только правдивое слово, неосмотрительно вырвавшееся из души, загнали на каторгу, посадили в каменный мешок, а вам подвернулся бы случай отплатить и вы не воспользовались им, — не грызла бы вас совесть, не возненавидели бы вы себя?
— Вопрос по существу, — проговорил Степняк. — К сожалению, не все охотно и правильно на него отвечают.
— Да, к сожалению, — согласился Твен. — И то, что вы делаете своими статьями, книгами, лекциями, уменьшает количество равнодушных.
— Надеюсь, что это так, — ответил Сергей Михайлович. — Кстати, мистер Клеменс, почему бы вам не посетить Лондон? Я познакомил бы вас с многими активными социалистами, прежде всего с Энгельсом...
— Я мечтаю, мистер Степняк, на год-два где-нибудь спрятаться — мой новый роман уже не терпит промедления, — в раздумье проговорил Твен. — На юге Франции есть такое местечко... село. Вот немного потеплеет, навещу своих стариков — и в дорогу... А мы с вами еще встретимся, — заверил он. — И не раз. Вы же не откажете
