Один из склонов валуна, подле которого стояла его хижина, был пологий, как скат крыши.
Максимальная длина этого склона достигала восемнадцати футов.
Человек или предмет, оказавшийся на верху склона, мог плавно съехать по нему до самого низа.
Папаша Клуи исподволь, через кумушек, покупавших у него кроличье и заячье мясо, стал сеять в соседних деревнях слухи о том, что девушки, которые в день Святого Людовика трижды скатятся вниз по склону лесного валуна, в тот же год выйдут замуж.
В первый год у валуна собралось много девиц, но ни одна не осмелилась съехать вниз.
На следующий год три девушки рискнули: две вскоре нашли себе мужей, а относительно третьей, оставшейся в девицах, папаша Клуи, не моргнув глазом, стал уверять, что она сама виновата, ибо, в отличие от своих подруг, недостаточно горячо верила в успех.
На следующий год девушки со всей округи явились к папаше Клуи и съехали вниз по его валуну.
Папаша Клуи заявил, что на всех невест женихов не хватит, но треть соискательниц, те, что набожнее других, выйдут замуж непременно.
В самом деле, среди съехавших по склону оказалось немало таких, которые отыскали себе мужей, и с этой поры за папашей Клуи прочно закрепилась репутация посланца Гименея, а день Святого Людовика стал праздноваться дважды: в городе и в лесу.
Тогда папаша Клуи попросил для себя привилегию. Поскольку с утра до вечера съезжать с камня без еды и питья тяжело, он потребовал, чтобы его наделили монопольным правом продавать еду и питье съезжающим с валуна женихам и невестам – ибо юноши сумели убедить девушек, что для того, чтобы средство действовало безотказно, главное – съезжать вместе с кавалером.
Такую жизнь папаша Клуи вел уже тридцать лет. Местные жители чтили его, как чтут арабы своих отшельников. Он стал живой легендой.
Охотникам и лесникам не давало покоя то обстоятельство, что, делая в год ровно 365 выстрелов, и ни одним больше, папаша Клуи ежегодно убивал 183 зайца и 182 кролика, и ни одним меньше.
Не однажды знатные господа, приглашенные герцогом Орлеанским провести несколько дней в замке и наслышанные о мастерстве папаши Клуи, жаловали ему – в зависимости от своей щедрости – луидор или экю и пытались проникнуть в тайну этого умельца, попадающего в цель 365 раз из 365.
Но папаша Клуи мог дать своей меткости только одно объяснение: в армии он наловчился каждым выстрелом убивать из этого же самого ружья по одному человеку. Так вот, оказалось, что стрелять дробью в зайцев и кроликов еще сподручнее, чем стрелять пулями в людей.
Когда же слушатели в ответ на эти речи улыбались, папаша Клуи недоумевал:
– Зачем тратить заряд, если не уверен, что попадешь в цель?
Афоризм этот можно было бы назвать достойным господина де Ла Палисса, если бы не исключительные достижения его автора.
– Однако, – продолжали свои расспросы гости, – отчего же герцог Орлеанский, человек вовсе не скаредный, дозволил вам производить в день не больше одного выстрела?
– Потому что больше – это уже чересчур, – отвечал папаша Клуи. – Господин герцог знал меня не первый день.
Поразительные способности старого анахорета и его необычная теория приносили ему худо-бедно еще по десятку луидоров в год.
Примерно столько же папаша Клуи выручал за продажу кроличьих и заячьих шкурок, тратился же он только на пару гетр, а точнее, на одну гетру раз в пять лет, да еще на куртку со штанами раз в десять лет; из всего этого ясно, что папаша Клуи отнюдь не нищенствовал.
Более того, в округе толковали о том, что у него в кубышке хранится немало денег и тому, кто станет его наследником, можно только позавидовать.
Таков был оригинал, к которому отправился среди ночи Питу, дабы претворить в жизнь осенившую его спасительную идею.
Однако пробраться к папаше Клуи было не так-то просто.
Подобно древнему пастуху Нептуновых стад, Клуи допускал до себя далеко не всякого. Он прекрасно умел отличить докучного бедняка от любопытствующего богача, и если даже вторых он встречал не слишком любезно, то первых, как нетрудно догадаться, изгонял без малейшей жалости.
Клуи покоился на вересковом ложе – чудесной, благоухающей лесной постели, обновляемой всего один раз в год, в сентябре месяце.
Было около одиннадцати вечера, погода стояла ясная и прохладная.
Хижину папайи Клуи окружал такой дремучий дубовый лес и такой густой кустарник, что всякий, кто желал навестить отшельника непременно извещал о своем приближении хрустом веток.
Питу наделал шуму в четыре раза больше, чем все прочие посетители, и папаша Клуи, который еще не заснул, поднял голову, чтобы взглянуть на незваного гостя.
В тот день папаша Клуи был зол, как черт. С ним приключилась страшная беда, напрочь отбившая у него желание беседовать даже с самыми приветливыми соседями.
Беда в самом деле была страшная. Ружье, из которого старый солдат пять лет стрелял пулями, и тридцать пять – дробью, взорвалось, когда он целился в очередного кролика.
За тридцать пять лет папаша Клуи впервые промахнулся.
Но дело было не только в упущенном кролике. Два пальца левой руки охотника пострадали при взрыве. Он кое-как остановил кровь с помощью трав, но если себя он еще мог вылечить, то починить взорвавшееся ружье было не в его силах.
А для покупки нового ружья следовало залезть в кубышку, о чем папаша Клуи и думать не хотел; впрочем, предположим даже, что он бы потратил на новое ружье громадную сумму в два луидора, – кто мог поручиться, что это ружье будет служить ему так же верно, как то, что взорвалось у него в руках?
Понятно, что Питу явился более чем некстати. Поэтому, стоило ему взяться за ручку двери, как папаша Клуи издал глухой рык, заставивший командующего арамонской Национальной гвардией попятиться.
Казалось, место папаши Клуи в хижине занял волк или самка кабана, защищающая детенышей.
Питу, знавший сказку о Красной Шапочке, не решался войти.
– Эй, папаша Клуи, – позвал он.
– Ну! – откликнулся лесной житель.
Узнав голос почтенного отшельника, Питу успокоился.
– А-х, это все-таки вы, – сказал он. Войдя в хижину и поклонившись ее хозяину, он любезно произнес:
– Здравствуйте, папаша Клуи.
– Кто там? – спросил раненый.
– Я.
– Кто я?
– Я, Питу.
– Какой еще Питу?
– Анж Питу из Арамона, вы ведь меня знаете.
– Ну и что с того, что вы Анж Питу из Арамона? Какое мне до этого дело?
– Ну и ну, – подобострастно сказал Питу, – папаша Клуи не в настроении, не в добрый час я его разбудил.
– Вы правы, совсем не в добрый.
