Если гражданское устройство и общее законодательство острова проглядывают для нас только в сагах, и можно удивляться, отчего никогда не бывало противодействия существующему образу правления, то не надобно забывать, что вельможи, составляющие правительство страны, в то же время и отечественные историки. Мы разумеем в их числе всех годи и всех поселян, довольно богатых, чтобы при случае вступить в число членов управления покупкой годорда, но часто достаточно сильных и богатых и без почетных должностей. В руках таких богачей, какими были годи, правление и законодательство находились как бы исключительно, с тех пор как заседавшие с ними в судилище сделались простыми совещателями.
При таких обстоятельствах вдвойне похвальна та строгость, с какой законы наказывали небрежность и забвение долга в годи; мы хвалим, что годи довольствуются обыкновенными пенными деньгами (вира) и своей полицейской властью нигде не мешают обширности свободных народных судов; но эти народоправители не так чисты являются при собирании налогов, зависящем также от них. Это мы узнаем из точнейшего рассмотрения десятины. Так, например, говорит Ари: «Епископ Гицур пользовался таким расположением у своих земляков, как никто из живших на острове, сколько нам известно. Из любви к нему и по убеждению Сэмунда, с совета лагмана Маркуса, состоялось постановление, чтобы все люди привели в известность и оценили все свое имущество, движимое и недвижимое, присягнули в верной оценке и платили с него десятину». Это случилось в 1096 году. Ари, впрочем, не многоречивый, прибавляет: «Великое доказательство преданности жителей этому человеку, что они, по его мысли, под присягой оценили все имущество, какое только было на острове, и самые земли, стали платить десятину и даже издали закон, что это должно продолжаться до тех пор, пока Исландия имеет обитателей».
Эти слова прекрасны; такой пример учреждения десятины — единственный в истории; но из древнего церковного права мы узнаем, что воодушевление, с каким в Исландии принят был этот налог народным собранием, имело причины в удовлетворенном самолюбии. Там было постановлено, что свободны от десятины: все имущество, имеющее благочестивое или общеполезное назначение для церквей или мостов и паромов; все священники — относительно их книг, риз и всего, принадлежащего к богослужению (со всякого другого имущества они платят десятину); остатки от хозяйства весной, если употребляют их для домашнего обихода, но не для продажи; доходы с должности годи, «потому что годи — власть, а не деньги» (мы знаем очень хорошо, что эта власть приносила много денег). Свободны, наконец, все, не платящие денег для путешествия на тинги. Старинное обыкновение, чтобы всякий, едущий на альтинг, отправлялся туда на собственный счет, со временем изменилось так, что все, обязанные посещать альтинг, получали некоторое вознаграждение; оно собиралось с остававшихся дома в пользу приехавших на тинг, если они явились в назначенное время. Бедняки не только не платили ничего, но могли требовать пособия на свои путевые расходы от тяжущихся, имевших в них нркду по суду; свободные от такого налога не были свободны от десятины, если они по уплате своих долгов владели еще на 10 эйриров имуществом. С десятью эйрирами свободного от долгов имения, не считая вседневного платья, начиналась обязанность платить десятину — зато от нее освобождалось всякое добро во владении богатых, превышающее сумму 100 эйриров. Но это еще не самое худшее. Чтобы наверстать доход, которого не хотели давать богатые, бедняки обложены были податью еще свыше десятины, Всякий, имевший 10 эйриров, сверх вседневного платья, или 60 аршин сукна, платил один аршин, или овечью шкуру, владелец 20 — два, 40 — три, 60 — четыре, 80 — пять, 100 — шесть аршин ежегодной десятины; другими словами: если ежегодный доход собственности простирался до десяти процентов ее цены, то оба самые небогатые сословия платили 1/6 часть своих доходов, третий — немного более 1/7 части, четвертый немного более 1/7 и пятый, самый зажиточный, — одну десятую часть.
Таким образом, годи пользовался совершенной свободой от десятинного налога относительно своего годорда, с которым соединялась древняя святость храмового и судебного места; при обложении этой податью прочие движимые и недвижимые имения принимали участие в тех облегчениях, которые выговаривали себе богатые. Кроме десятины, не было никакой поземельной подати, и только один правильный налог, путевые деньги на альтинг, заменявшие прежний храмовый пенязь язычества. Первоначально назначенный для годи, как подать с каждого дома его участка, он обратился потом в дорожную подать, собираемую с не посещавших альтинга, но уже самая необходимость присутствия годи в Тингвеллире освобождала его от этой подати. Вместо того он получал еще от этого доход.
Пища исландца первоначально состояла из свежей и сушеной рыбы, молока, сыра и мяса домашнего скота, также из яиц и мяса бесчисленных птиц острова. Неоцененной солью снабжало его в изобилии море, оставлявшее ее везде на утесах. Пива варилось вдоволь накануне главных праздников; но мы не знаем, из какого хлеба. К хорошо устроенному дому принадлежал амбар с сушеной рыбой, с одной стороны, с другой — житница для муки. Верно, что не только собирали дикорастущий по берегам овес, который охотно ели лошади, но и сеяли. Строение загород, или тынов, и удобрение полей составляло главные занятия сельского хозяина, но всего чаще жатву заменял сенокос, потому что от него зависело содержание скота, доставлявшего пищу исландцу, одежду и избыток для иностранной торговли.
Держали овец и коз, свиней, коров и лошадей, вывезенных из прежнего отечества. Свинью уже греки сравнивали с тираном, приносящим пользу только своей смертью, но лошади, хотя мелкие, но бойкие и сильные, не упали в цене от того, что с введением христианства их нельзя было употреблять в пищу; они составляли гордость исландца, будучи необходимы для всякой летней поездки, или на берег, если приходил купеческий корабль, или на рыбную ловлю, или на ближние островки, на которых росла самая лучшая трава, то на горы в летние дома,[498] то на весенний тинг или на альтинг. В церковь никто не ходил пешком.: мужчины, женщины, дети ездили. Еще ныне приходится по одной лошади на двоих исландцев. Но самую разнообразную пользу, гораздо больше безрогих коров и волов, приносила овца с ее тремя, также четырьмя, рогами; за дешевое содержание она доставляла исландцу пищу и одежду. Шерсть ее груба и сурова, но из нее приготовляли толстую домашнюю ткань, из которой женские руки шили для мужчин разное платье: рубашку, панталоны, обыкновенно короткие, но иногда, на образец матросских, длинные, достающие до башмаков и привязываемые поясом около тела, армяк и даже шапку. На море надевали еще шубу из медвежьего или лисьего меха или сукна, подбитого мехом, но для верховой езды предпочитали лучше синий или черный суконный плащ. В путешествиях пешком носили башмаки и штаны из одного куска. Из той же ткани женщина носила рубашку, панталоны, открытые в шагу, и сверху юбку и кофту. Головной убор, высокий и остроконечный, из свитых платков, подал соблазн к иностранным тканям; часто встречаем богатую исландку в алом платье и замужних женщин, бравших слово с своих мужей привезти им из-за границы пряжки и другие украшения. Но домашнее хозяйство было и осталось просто: дома деревянные, посуда также, кубки из рога; мужчины лучше украшали своих лошадей, нежели самих себя. Закон острова не терпел ни одной женщины в мужских панталонах, также и мужчины, ходившего с открытой грудью, подобно женщине, или пробиравшегося к любовнице в женском платье.
