прививки двум старшим дочкам — с условием, что девочки должны не только не находиться в Екатерининском дворце, но также быть подальше от садовых павильонов Царского Села, в которых они любили играть и где, как она боялась, на стульях, столах и занавесях могла остаться инфекция (в то время это было обычным опасением). Мария Федоровна в тот же день написала подробный отчет о результатах прививки (которая была уже сделана 22 апреля):
«Наши малышки в хорошем здравии и пока без лихорадки, хотя доктора ожидают, что лихорадка появится завтра или еще через день. На третий день место, где была сделана прививка, покраснело, вчера вспухло, и у обеих появилось по два маленьких пузырька с какой-то жидкостью внутри. Наконец Холидей и другие врачи заявили нам, что вид реакции вполне подходящий — это их выражение, и я передаю его Вашему императорскому величеству; они утверждают, что все пройдет наилучшим образом. Вчера вечером Холидей заставил их принять порошок Димсдейла, а этим утром — немного слабительного, что уже произвело свое действие. Дети веселы и счастливы, цвет лица у них здоровый — никто не верит, что они накануне лихорадки. Их питание составляют молоко и фрукты; в комнатах прохладно, воздух свежий, одеты они в льняные костюмчики — короче, все идет так, как происходило с сыновьями… У Александры несколько крохотных точек под глазками, они сомнительны и могут оказаться просто рябинками»{957}.
«Царское Село особенно красиво этой весной, — добавила Мария Федоровна, — погода теплая, воздух чистый, запах свежей травы проникает во дворец».
Тем временем Екатерина находилась в Кременчуге, остановившись в «большом, великолепном и очаровательном здании»{958}, построенном Потемкиным возле дубовой рощи. Потемкин смог также с помощью садовника Уильяма Гулда, протеже Ланселота «Умельца» Брауна, за несколько дней создать для императрицы «английский парк» — с деревьями, кустарниками, цветами, гравийными дорожками, скамейками и фонтанами. Екатерина отбыла по воде 3 мая; ее спутники все еще казались ей занимательными: «Если бы вы знали все, что говорилось и делалось каждый день на моей галере, вы бы умерли от смеха. Все путешествующие со мной так привыкли к моей компании, что ведут себя будто дома»{959}. Однажды граф де Сегюр попытался научить императрицу писать стихи. Четыре дня она пыталась рифмовать, но, как позднее призналась Гримму, безуспешно: «Этому нужно уделять слишком много времени, а я начала слишком поздно»{960}. Фицгерберт попытался утешить императрицу, немного расстроенную отсутствием у нее поэтического дарования, сказав, что никто не может быть одинаково превосходен во всем, и посоветовал довольствоваться строфой, которую она создала однажды о своей борзой:
«Вот лежит княгиня Андерсон,
Укушен ею мистер Роджерсон»{961}.
Когда флотилия покинула Кременчуг, к ней присоединилось совершенно необычайное судно. Это было новое изобретение Самюэля Бентама (которое он сам и вел), его «червяк» — шестисекционная баржа длиной в двести пятьдесят два фута и шириной почти в семнадцать, требующая для перемещения усилий ста двадцати гребцов. Она была создана червеобразной, чтобы преодолевать изгибы реки. Двадцать пять миль до поселения Кайдаки, где Екатерина намеревалась встретиться с Иосифом, некоторые суда флотилии пришлось тащить волоком по суше, и стало казаться, что вся экспедиция может закончиться провалом. Но изобретение Бентама показало себя: оставив прочую флотилию позади, Потемкин пересел на «червяка» и отправился искать императора. Он вернулся с известием, что Иосиф уже прибыл в Кайдаки и готов встретиться с императрицей в поле. Екатерина описала Гримму, как все происходило:
«Седьмого числа сего месяца, находясь на своей галере возле селения Кайдаки, я узнала, что граф Фалькенштайн несется ко мне во весь опор. Я немедленно высадилась, чтобы обогнать его. Мы оба мчались так быстро, что встретились нос к носу в чистом поле. Первыми словами, которые он мне сказал, были слова о том, что мы обманули всех политиков — ибо никто не увидит нашей встречи. Он был со своим послом, а яс принцем де Линем, мистером Красный Сюртук и графиней Браницкой»{962}.
Император и императрица («их объединенные величества», как говорила Екатерина) проследовали вместе в Кайдаки, где встретились с непредвиденной проблемой — отсутствием какого бы то ни было обеда. Шеф-повара и провизия Екатерины все еще находились в нескольких милях выше по реке, с ее флотилией. Потемкин был слишком занят подготовкой встречи, чтобы подумать еще и о еде. Второпях сымпровизировали обед: Потемкин был за шеф-повара, принц Нассау за поваренка, а графиня Браницкая за кондитера. Екатерина с Иосифом, хотя ни один из них не был гурманом, вынуждены были признать, что едали обеды и получше.
9 мая два монарха вместе уложили первый камень в основание нового города Екатеринослава (теперь Днепропетровск на Украине). Затем они три дня продвигались в сторону Херсона, куда и вошли вместе. Екатерина описала город сыну и невестке следующим образом: «Город Херсон очень красив для существа шести лет от роду; местность чудесная, так как тут растет все — только пожелай. Без преувеличения можно сказать, что все тут распланировано и строится наилучшим образом»{963}. 15 мая Екатерина и Иосиф спустили на воду три военных корабля — седьмой, восьмой и девятый из серии, построенной в Херсоне.
Хотя император Иосиф смог оценить способности Потемкина и поэтому понял до некоторой степени его прочное положение в Российской империи и его влияние на императрицу, — он был поражен привязанностью Екатерины к Александру Мамонову. «Чего я не понимаю, — заявил он графу де Сегюру, — это как столь гордая женщина, дорожащая своей репутацией, может проявлять подобную слабость к капризам своего молодого адъютанта Мамонова, который на деле не более чем испорченный ребенок»{964}. Императрица, со своей стороны, испытывала сомнения по поводу некоторых аспектов поведения императора. Ее секретарь Храповицкий сохранил ее слова: «Я все
