– Что я должна вам простить, дорогой друг? – спросила она.
– Ты озябла, девочка моя родная.
– Озябла? – удивилась Розочка; внимание Людовика льстило ее самолюбию.
Несчастная девочка не была избалована заботой, если не считать Сальватора.
– Да, Розочка, тебе холодно, вот ты и кашляешь. Уже поздно, пора прощаться, Розочка.
– Прощаться! – разочарованно протянула она, словно хотела сказать: «А я думала, что мы останемся здесь навсегда».
Людовик будто угадал ее мысли и проговорил:
– Нет, дорогая Розочка, нет, нельзя! Пора расходиться. Это приказывает тебе не друг, но доктор.
– Прощай, злой доктор! – грустно вымолвила она.
Ласково улыбнувшись, она прибавила:
– До свидания, милый друг!
С этими словами она склонилась к Людовику, так что коснулась локонами лица молодого человека.
– Ах, Розочка!.. Розочка! – с любовью в голосе прошептал он.
Он снова приподнялся на цыпочки, вытянул шею и дотянулся губами до гладкого белого лба девушки.
– Я люблю тебя, Розочка! – целуя ее, шепнул он.
– Я люблю тебя! – повторила девушка, подставив ему лоб.
Она скрылась в своей клетке поспешно, словно спугнутая пташка.
Людовик спрыгнул на землю. Но не успел он сделать и трех шагов – он отступал, пятясь, так как не хотел ни на мгновение упустить из виду окно Розочки, – как окно снова распахнулось.
– Людовик! – окликнула его Розочка.
Молодой человек одним махом снова взлетел на тумбу, не понимая, как это у него получилось.
– Розочка, тебе плохо? – испугался он.
– Нет, – возразила девушка и покачала головой? – просто я вспомнила…
– Что ты вспомнила?
– Свою прошлую жизнь, – призналась она.
– Боже мой! Ты бредишь! – испугался Людовик.
– Нет. Знаешь, в прекрасной стране, пригрезившейся мне недавно, я была маленькой девочкой, лежащей, как Виргиния, в гамаке, а моя кормилица, добрая негритянка по имени… погоди-ка! Ой, у нее было смешное имя!.. Ее звали… Даная!.. Добрая негритянка по имени Даная пела, качая мой гамак.
И Розочка затянула колыбельную, с усилием вспоминая первые слова:
Баю-бай, усни, дитя! Слушай мамочку свою!
Каши я тебе сварила: колыбельную спою.
Людовик бросил на Розочку изумленный взгляд.
– Подожди, подожди, – остановила она его, а сама продолжала:
В море парусник плывет и забрасывает сети.
Ждет детей не только рыба, лишь бы только спали дети.
– Розочка! Розочка! – закричал Людовик. – Ты меня пугаешь!
– Да подожди же, – снова остановила его Розочка. А ребенок отвечает:
Мам, да не хочу я спать,
Мне б сейчас потанцевать
Боже! Что ты говоришь мне,
Ты упрямишься опять
Дочка! Дай покоя мне Что болтать! Ну, хватит, полно
Закрывай глаза и слушай, как шумят на воле волны
– Розочка! Розочка!
Это не все; ребенок продолжает:
Мам, да не хочу я спать,
Мне б сейчас потанцевать
Ты упрямишься опять
Спрячь-ка голову в цветах, руки в травах спрячь зеленых
Спрячься, ведь мою дочурку всюду ищет злой волчонок
Бродит этот зверь в лесах, у него зубов не счесть
Лучше, детка, маму слушать,
Лучше спать и кашу есть
Дочка! Дай покоя мне. Что болтать! Ну, хватит, полно
Закрывай глаза и слушай, как шумят на воле волны
Мам, да не хочу я спать,
Мне б сейчас потанцевать
Лучше, детка, маму слушать,
Лучше спать и кашу есть!
Розочка замолчала.
Людовик задыхался.
– Все, – доложила девочка
– Ступай, возвращайся к себе, – попросил Людовик – Поговорим обо всем этом потом. – Да, да, ты помнишь, любимая Розочка Да, как ты недавно говорила, мы уже жили в другой жизни, до того как появились на свет
И Людовик спрыгнул с тумбы.
– Я люблю тебя! – бросила ему Розочка, притворяя окно.
– Я люблю тебя! – ответил Людовик достаточно громко, чтобы сладкие слова могли проникнуть сквозь щель в окне.
«Странно! – подумал он – Она пела креольскую песню. Откуда же взялась эта девочка, найденная Брокантой? Завтра же справлюсь о ней у Сальватора. Или я ошибаюсь, или Сальватор знает о Розочке больше, чем говорит»
В это время часы пробили трижды, а белесый свет, появившийся на востоке, предвещал скорое наступление утра
– Спи сладко, девочка моя любимая, – сказал Людовик. – До завтра!
Розочка будто услышала эти слова, отозвавшиеся эхом в ее душе: ее окно снова приотворилось, и девочка бросила на прощание Людовику
– До завтра!
XXXVIII.Бульвар Инвалидов
Сцена, происходившая в тот же час на бульваре Инвалидов, в особняке Ламот-Гуданов, хотя и была похожа по сути на две только что описанные нами, но по форме значительно от них отличалась.
Любовь Розочки была похожа на бутон.
Любовь Регины показала свой венчик.
У г-жи Маранд она расцвела пышным цветом.
Какой период в любви самый сладостный? Я всю жизнь пытался разгадать эту загадку, но так и не смог. Может быть, любовь хороша лишь в тот момент, когда только зарождается? Или когда она развивается? Или когда, готовая вот-вот остановиться в своем развитии, она, сочный и сладкий плод, готова сорваться в золотом одеянии зрелости?
Когда солнце краше всего? На восходе? В зените? В закатные часы, когда, клонясь к закату, погружает свой пламенеющий диск в теплые морские волны?
Пусть кто-нибудь другой попытается ответить на этот вопрос, мы же боимся ошибиться в поисках решения этой непосильной задачи.
Поэтому-то мы и не беремся сказать, кто был счастливее всех: Жан Робер, Людовик или Петрус, и кто больше других наслаждался радостями любви: г-жа де Маранд, Розочка или Регина.
Но чтобы читатели завидовали и могли сравнивать, скажем, какими словами, какими взглядами, какими пьянящими улыбками двое любовников или, вернее, двое влюбленных… – подберите сами слово, дорогие читатели или прекрасные читательницы, передающее мою мысль – двух влюбленных? Нет, двух любящих сердец! – обменивались в эту светлую звездную ночь.
