– Ты сказала, что тебя напугала Броканта.
– Да, верно. Зато теперь ты здесь и мне не страшно.
– Еще ты сказала, что тебе так понравилась книга «Поль и Виргиния», что ты не хотела подниматься.
– Нет. Вообрази, мне казалось, что я вижу сон. Мне снилось то время, о котором я совершенно забыла. Скажи, Людовик, ведь ты так много знаешь – правда, что мы все уже жили раньше, прежде чем явились на свет?
– Ах, девочка моя! Ты прикоснулась к тайне, которую люди пристально изучают уже шесть тысячелетий.
– Так тебе ничего об этом не известно? – опечалилась Розочка.
– Увы, нет; а почему ты спрашиваешь, Розочка?
– Погоди, сейчас скажу. Когда я читала описание местности, где жили Поль и Виргиния – огромных лесов и ледяных водопадов, прозрачной воды и лазурного неба, – мне почудилось, будто я все это уже видела, но не помнила до тех пор, пока не прочла «Поля и Виргинию». Мне показалось, что я жила в похожей стране, где растут такие же деревья с широкими листьями и плодами с мою голову; там бескрайние леса, над которыми сияет золотое солнце, а море сливается с небом.
А ведь моря я никогда не видела!.. Когда я закрываю глаза, мне чудится, будто я лежу в гамаке вроде того, какой был у Поля, а чернокожая женщина, похожая на Доминго, меня качает, напевая песню… Ах, Боже мой, Боже! Кажется, я вот-вот вспомню слова этой песни. Погоди-ка! Погоди!
Розочка прикрыла глаза и напрягла память.
Но Людовик улыбнулся и сжал ее руку.
– Тебе вредно утомляться, сестричка, – сказал он. – К чему напрягать память, если это, как ты говоришь, всего лишь сон:
бесполезно пытаться вспомнить то, чего ты никогда не видела и не слышала.
– Может быть, ты и прав, – печально проговорила Розочка. – Как бы там ни было, а я видела во сне прекрасную страну.
Она смотрела вокруг отрешенным взглядом.
Людовик не стал мешать ее мечтам: несмотря на темноту, он видел, что девушка улыбается.
Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил:
– Итак, Броканта тебя напугала, бедная девочка!
– Да! – закивала Розочка, хотя мыслями она еще была далеко от того, о чем спрашивал Людовик.
Тот ясно читал по личику Розочки, какие чувства обуревали ее в ту минуту.
Девушка грезила о прекрасной тропической стране.
– Броканта просто старая дура, и больше ничего, – продолжал Людовик. – Вот уж я ей задам!
– Вы? – удивилась Розочка.
– Или пожалуюсь на нее Сальватору, – прибавил молодой человек не без смущения. – Он ведь у вас в доме свой человек, верно?
Вопрос этот окончательно вывел девочку из задумчивости.
– Он не только свой человек, – сказала она, – но и полный хозяин; все, что у нас есть, принадлежит ему.
– Все?
– Да, все и вся.
– Надеюсь, только не вы, Розочка? – спросил Людовик.
– Простите, друг мой…
– Как?! – рассмеялся Людовик. – Ты принадлежишь Сальватору, милая Розочка?
– Разумеется.
– С какой стати?
– А разве мы не принадлежим людям, которых мы любим?
– Вы любите Сальватора?
– Больше всех на свете.
– Вы?! – огорченно выдохнул Людовик.
Слово «любить» в устах девушки, адресованное другому, заставило сердце Людовика болезненно сжаться.
– Стало быть, вы любите Сальватора больше всех на свете? – продолжал он настаивать, видя, что Розочка не отвечает.
– Да! – подтвердила она.
– Розочка! – грустно прошептал Людовик.
– Что с тобой?
– Ты спрашиваешь, что со мной, Розочка? – вскричал молодой человек, с трудом сдерживая слезы.
– Ну да!
– Неужели ты ничего не понимаешь?
– Честное слово – нет!
– Не вы ли сказали, Розочка, что любите Сальватора больше всех на свете?
– Да, я так сказала, и это правда. Что в том плохого?
– Если его вы любите больше всех, значит, меня вы любите меньше, чем его; так, Розочка?
– Вас… Меньше, чем его… Тебя! Да что ты говоришь, мой Людовик?! Я люблю Сальватора как брата, как отца… а тебя…
– А меня, Розочка? – трепеща от радости, подхватил молодой человек.
– …а вас, дорогой, я люблю… как…
– Как?.. Говори же, Розочка! Как ты меня любишь?
– Как…
– Договаривай!
– …как Виргиния любила Поля.
Людовик радостно вскрикнул:
– Девочка моя! Любимая моя! Еще! Еще! Скажи, что любишь меня не так, как всех остальных! Скажи, что бы ты сделала ради Сальватора и ради меня!
– Вот послушайте, Людовик! Если бы, например, господин Сальватор умер… О, я бы очень опечалилась! Для меня это было бы огромное горе! Я никогда бы от него не оправилась!.. А если бы я потеряла вас… Если бы умер ты, – страстно продолжала девушка, – я бы тебя не пережила!
– Розочка! Розочка! Дорогая моя!
Встав на цыпочки и потянув к себе ее руки, он припал к ним губами.
С этой минуты влюбленные могли обмениваться не только словами, но чистыми и нежными поцелуями. Их сердца забились в лад, губы сблизились.
Если бы в это время кто-нибудь проходил мимо и заметил, как они нежно обнимаются в ночи, он унес бы в своем сердце частицу их любви, словно цветок из букета или ноту из концерта.
Да и что, в самом деле, могло быть восхитительнее, чем это слияние двух чистых душ, этих невинных сердец, ждущих от любви лишь таинственного очарования и поэтического вдохновения. В этом и заключалось все самое прекрасное, созданное поэтами или художниками, от влюбленной Евы в цветущем раю до гетевской Миньон, этой второй Евы, рожденной на окраине вселенной, но не в Эдеме на Араратской горе, а в садах Богемии.
Который был час? Они не могли этого сказать, несчастные дети! Быстрокрылые минуты пролетали незаметно, и ни тот, ни другая не выходили из восторженного состояния под шелест их крыльев.
Валь-де-Грас, Сен-Жак-дю-О-Па и Сент-Этьен-дю-Мон вызванивали четверть часа, полчаса, час за часом, но влюбленные не слышали их боя, и даже если бы поблизости грянул гром, они обратили бы на него внимания не больше, чем на падающие с неведомой целью звезды с неба.
Вдруг Людовик вздрогнул: Розочка кашлянула.
У молодого человека выступила на лбу испарина.
Людовик узнал этот кашель: доктор сражался с ним и победил его с таким трудом!
– Прости, прости меня, дорогая Розочка! – воскликнул он.
