Тронутый жертвой высокой, Граф не сдержал порыва, Глаза его засверкали, Сердце дружбе было открыто.
Ф. Конц[81] Теперь, когда мужчины остались одни в громадном зале Лихтенштайна, старик вплотную подошел к Георгу и посмотрел на него испытующим взглядом. Луч воодушевления и какой-то тихой радости блеснул в его глазах, задумчивость исчезла, лицо прояснилось, как у отца, который встретил сына, вернувшегося после долгого путешествия, непрошеная слеза отуманила его старческий взор — то была слеза радости. С нежностью родного отца прижал старик изумленного юношу к своему сердцу.
— Обычно я не чувствителен, — сказал он Георгу после сердечного объятия, — но такие минуты берут свое — так они редки! Могу ли я верить своим старым глазам? Не обманчив ли почерк этого письма? Настоящая ли здесь печать, смею ли я ей доверять? Однако что же я сомневаюсь! Сама природа вложила неопровержимое доказательство в располагающие черты вашего открытого лица. Нет! Вы не можете обманывать — дело моего несчастного господина нашло нового сторонника.
— Если вы имеете в виду изгнанного герцога, то вы правы: он нашел горячего защитника. Молва давно говорила о господине фон Лихтенштайне как о верном друге герцога, но я и без совета того несчастного человека, который прислал вам записку, посетил бы вас.
— Сядьте рядом со мною, мой юный друг, — проговорил старик, все так же с любовью глядя на юношу, — и послушайте, что я скажу. Я вообще-то не люблю тех, кто меняет свои взгляды, один лагерь на другой. За свою долгую жизнь я осознал, что следует уважать убеждения другого человека и, если у кого-то чистые побуждения, не надо его за это проклинать, даже если он придерживается иных взглядов. Но кто меняет свое мнение с такими бескорыстными намерениями, как вы, Георг фон Штурмфедер, то есть отворачивается от удачи и счастья и устремляется за несчастьем, тот достоин многого, его перемена ценна, ибо такой поступок носит печать благородства.
Георг, покраснев, почувствовал себя неловко от похвал старого рыцаря. Ведь это его очаровательная дочь привела юношу под знамена своего отца! Но не упадет ли он в глазах уважаемого человека, если объяснит ему мотивы своего поступка?
— Вы слишком добры ко мне, — скромно потупился Георг. — Часто намерения человека скрываются гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд. Поверьте, хотя моим переходом на вашу сторону и руководило отчасти возмущенное чувство справедливости, однако были еще и другие, более основательные побуждения. Я не хочу, господин рыцарь, чтобы вы считали меня лучше, чем я есть на самом деле. Мне было бы больно, если бы вы впоследствии, узнав главную причину моего перехода к вам, уменьшили бы свою благосклонность.
— Напротив, я еще более люблю вас за откровенность, — сказал хозяин замка и пожал руку гостя. — Я доверяю своему опыту и знанию людей и смело могу утверждать, что если, кроме чувства справедливости, вами руководило еще какое-то скрытое намерение, то оно не может быть дурным. Кто имеет злой умысел, тот обыкновенно труслив, а кто труслив, тот не решится сказать правду в глаза стольнику и герцогу Баварскому, открыто порывая с союзом, как это сделали вы.
— Так вы что-то слышали обо мне? — с радостным изумлением спросил Георг. При этих словах дверь отворилась, слуга внес кубки с вином и поднос с дичью.
Хозяин не ответил на вопрос гостя и, лишь кивком удалив слугу, проговорил:
— Не пренебрегайте завтраком. Хотя первый кубок должна вам поднести хозяйка дома, как того требует обычай старого доброго времени, но жена моя давно умерла, а единственная дочь — Мария — ушла сегодня в деревню на утреннюю мессу, сегодня ведь Страстная пятница. Итак, вы меня спросили, слышал ли я что-либо о вас. Теперь вы наш, и я могу быть с вами откровенен, могу сказать то, о чем в другое время бы промолчал. Когда вы въезжали с союзным войском в Ульм, я был как раз там, приехал, чтобы забрать свою дочь, а главное — разузнать кое-что важное для герцога. Золото открывает все двери! — Старый рыцарь улыбнулся. — Даже двери военного совета. Я ежедневно слышал то, что там говорилось. Когда же была объявлена война, я вынужден был уехать. Но у меня остались там верные люди, которые мне сообщали все тайны союзников.
— Среди них и Волынщик из Хардта, которого я встретил у изгнанника?
— И который провожал вас через Альпы. Да. Он всегда приносит важные сведения. Как раз он-то и узнал, что союзники решили подослать к герцогу шпиона, чтобы тот рыскал в окрестностях Тюбингена и сообщал союзу о наших действиях. Я узнал, что выбор пал на вас. Поймите меня правильно, вы были для меня безразличны, я лишь сожалел, что вы так молоды, ведь если бы вы пробрались через Альпы как шпион, то были бы схвачены и беспощадно наказаны. Пришлось бы вам сидеть в глубоком подземелье, не видя ни луны, ни солнца. Тем удивительнее было для меня и наших сторонников известие о том, что вы отказались от подобной миссии и мужественно заявили об этом высоким начальникам. И о том, что вы поклялись четырнадцать дней не предпринимать ничего против союзников, я тоже знаю. Теперь же я радуюсь тому, что вы — наш друг!
Лицо юноши горело, глаза светились: все преграды между ним и Марией рушились.
Его давняя мечта, как он полагал, далекая от осуществления, наконец становилась явью — он добился благосклонности отца Марии.
— Да, я отказался от поручения союзников, — подтвердил Георг, — потому что оно было мне не по душе, и стал вашим сторонником, хотя и мало знал о вашем деле. Но когда в пещере я слушал речи благородного изгнанника и они пронзили мое сердце, я понял, что должен быть на его стороне, должен бороться за его правое дело. Как вы считаете, мне скоро что-нибудь поручат? Я ведь к вам пришел не для того, чтобы сидеть сложа руки.
— О, я это понимаю, — сказал, улыбаясь, старый рыцарь, — сорок лет назад и у меня была такая же горячая кровь, и я не мог сидеть на одном месте. Как идут сейчас дела, вы и сами знаете: скорее плохо, чем хорошо. Южную часть страны они уже захватили, под их пятой и окрестности Ураха. В одном мы уверены: коли устоит Тюбинген, победа будет за нами.
— Тому порукой честь сорока рыцарей, — с воодушевлением воскликнул Георг, — а сорок благороднейших воинов так просто не сдадутся! Это невозможно, это не должно произойти! Ведь там находятся дети герцога и сокровища герцогского рода. Они должны их удержать.
— О, если бы все думали так, как вы! От Тюбингена зависит многое. Если герцогу удастся снять осаду, то Тюбинген станет той отправной точкой, откуда начнется освобождение страны. Там ведь много военных запасов, сосредоточена большая часть вюртембергского дворянства, и, если они будут держать сторону герцога, земля будет отвоевана, потому что народ предан герцогу. Но я боюсь, боюсь!
— Чего? Эти сорок рыцарей никогда не сдадутся!
