Где-то к юго-востоку от Дреша, в полудне пути от побережья. Она не могла поверить, что вторгшиеся эдур уже поблизости, однако дороги были забиты беженцами, стремящимися на восток, к Летерасу. В толпе часто попадались дезертиры, а по канавам тут и там валялись трупы – жертвы грабежа или изнасилования.
Похоже, среди разбойников, что устроили охоту на беженцев, изнасилования стали излюбленным способом досуга. Доведись Сэрен передвигаться в одиночку, она, скорее всего, уже была бы мертва. В каком-то смысле так было бы даже легче. Поскольку означало бы конец ее мучениям, терзающему ощущению утраченной чистоты. В памяти снова и снова возникала картина того, как Стальные Прутья убивает мародеров. И ее собственный хриплый голос, призывающий его остановиться во имя милосердия.
Странник свидетель, теперь она об этом жалела. Следовало дать ему поработать над подонком. А еще лучше было бы взять его с собой. С вырезанными глазами, отрубленным носом, без языка. Сейчас она могла бы срезать с него кожу, полоску за полоской, вот этим самым ножом. Как-то раз она слышала историю про торговца в одном отдаленном селении, взявшего привычку насиловать молоденьких девушек, пока однажды ночью женщины не устроили ему засаду. Торговца избили, связали ему руки, потом плотно обмотали бедра тканью, в которую были насыпаны колючие терновые ветки, и привязали на спину собственного коня. От острых шипов животное обезумело. Где-то на лесной тропинке коню удалось наконец избавиться от всадника, который к тому моменту уже истек кровью. Согласно рассказу, на лице покойника было написано страдание большее, чем способен перенести простой смертный, что же до того, что осталось у него между ног…
Она срезала последнюю прядь грязных волос и бросила в костер. Вонь была чудовищной, однако, натолкнись на человеческие волосы колдун в составе одной из шаек или просто шаман-одиночка, он не преминул бы их использовать. Как ни печально, когда подобным людям выпадает возможность подчинить себе чужую душу, мало кто способен устоять перед искушением.
Корло что-то крикнул солдатам, и внезапно они бросились вниз по склону к горящей ферме. На вершине остались лишь Сэрен и Стальные Прутья. Гвардеец подошел поближе.
– Ты их слышишь, подружка?
– Кого?
– Лошадей. В конюшне. Огонь перекинулся на крышу. Фермер не забрал с собой лошадей.
– Странно.
Он присел на корточки, так что их глаза оказались на одном уровне.
– Удивительно, что почти никто из местных не умеет ездить верхом.
Она опять взглянула на ферму.
– Скорее всего, хозяин разводил коней для армии. Сама идея кавалерии пришла к нам из Синецветья – как и большая часть кавалерийских лошадей. До той поры наша культура не знала верховой езды. Ты ведь не видел летерийскую кавалерию на параде? Сущий хаос. И это спустя – сколько? – шестьдесят лет. При том, что наших конников тренируют синецветские офицеры.
– Вам следовало импортировать из Синецветья собственно кавалерию. Раз они в этом мастера, надо пользоваться. Чужой образ жизни так просто не позаимствуешь.
– Наверное. Вы все, я так понимаю, умеете ездить?
– Да. А ты?
Она кивнула, вложила нож в ножны и поднялась.
– Я брала уроки у одного из вышеупомянутых синецветских офицеров.
– Ты служила в армии?
– Нет, он был моим любовником. Какое-то время.
Стальные Прутья тоже выпрямился.
– Смотри, они все-таки успели. Пойдем и мы.
Поколебавшись, Сэрен Педак проговорила:
– Я ведь так и не сказала тебе спасибо, Стальные Прутья.
– Если бы ты утонула, на тебя было бы не так приятно смотреть.
– Нет, благодарить за это я пока не готова. А вот за то, что ты сделал с теми людьми…
– В Гризе, в долине Д’Авор, у меня есть правнучка. Примерно твоего возраста… Ладно, идем, подружка.
Она спускалась следом за ним по склону. Правнучка. Чушь какая. Не настолько же он стар. Странное все-таки чувство юмора у этих Поклявшихся.
Корло и солдаты вывели из горящей конюшни дюжину лошадей вместе с упряжью. Когда Сэрен и Стальные Прутья приблизились, один из солдат разразился проклятиями:
– Вы только взгляните на стремена! Неудивительно, что эти болваны не могут ездить!
– Нога ставится вот в эту выемку, там, где изгиб, – объяснила Сэрен.
– А если она соскользнет? – потребовал объяснений солдат.
– Ты падаешь с лошади.
– Поклявшийся, нам надо будет все переделать – раздобыть кожи попрочней…
– Разрежь на полосы лишнее седло, – велел ему Стальные Прутья, – и постарайся что-нибудь устроить. Только имей в виду – до заката мы должны выехать.
– Слушаюсь!
– По-настоящему устойчивое стремя, – объяснил Поклявшийся, – напоминает половину башмака, так что туда можно вставить ногу, а поперечная перекладина служит для опоры. Полуклюв прав. Всадники из Синецветья упустили из виду совершенно очевидную и необходимую вещь. Вряд ли они были хорошими наездниками…
– Мой любовник, – нахмурилась Сэрен, – как-то упомянул, что эта упряжь делается специально для Летера. Что на родине они пользуются другой разновидностью.
Пристально взглянув на нее, Стальные Прутья вдруг расхохотался, но ничего не сказал. Сэрен вздохнула.
– Неудивительно, что от нашей кавалерии так мало пользы. У меня никогда не получалось удерживать в стремени ногу и при этом не давать ей поворачиваться то туда, то сюда.
– Они что же, еще и вращаются?
– Увы.
– Хотел бы я как-нибудь глянуть в глаза одному из этих всадников.
– Странный народ. Поклоняются кому-то, называемому Чернокрылый Господин.
– Похожи на летерийцев?
– Нет, заметно выше ростом. Кожа очень темная.
Задержав на ней взгляд, Стальные Прутья уточнил:
– Лицом походят на тисте эдур?
– Нет, черты более тонкие.
– Живут долго?
– По правде говоря, я мало что о них знаю. Никто из летерийцев не знает, да и знать не желает. Мы завоевали Синецветье. Покорили. В любом случае их там было не слишком много, и они предпочитают изоляцию. Живут в небольших городках, насколько я слышала. В полумраке.
– Почему вы разошлись?
– Да примерно поэтому. Ему никогда ничего не нравилось. Меня утомил его скепсис, его цинизм, его манера поведения – словно все, что он видит, он видел до этого тысячу раз…
Конюшня уже пылала, сильный жар заставил их отойти подальше, а на пастбище неподалеку обнаружилось полдюжины тел – семья коннозаводчика. Последние несколько колоколов жизни выдались для них крайне несчастливыми. Осматривавшие тела солдаты молчали, но их застывшие лица говорили сами за себя.
