Но самым удивительным было то, что окружающие холмы, изуродованные бурей, отражались в ласковом озере нетронутыми, полными жизни, как это бывает в ясный день начала лета. Изувеченные деревья на глади воды казались невредимыми, покрытыми зеленой листвой. Их отражение на всей поверхности озера создавало что-то вроде зеленой беседки под слоем голубой воды. Казалось, что над озером, в небе, растет сад. Небольшое волнение воды под легким дуновением ветерка сопровождало всю картину шелестом и шепотом волн.
Не вызывало сомнения, что озеро было настоящим, а холмы вокруг него — зрительным обманом, как китайские тени на экране. Во сне это казалось бесспорным и в общем смешным. Ощущение это доставляло спящему Узеппе большое удовольствие, так что время от времени он радостно вскрикивал. Красавица же во сне что-то бормотала, возможно, переживая заново мгновения своего героического поступка.
Наверное, Узеппе мог бы проспать вот так двенадцать часов без перерыва, но через три часа, когда солнце начало клониться к закату, проснулась Красавица. Она энергично отряхнулась и разбудила малыша: «Пора возвращаться. Мама ждет нас к ужину».
Путь до дома показался Узеппе странным: следуя за Красавицей, тянущей поводок, он еще не совсем отошел от сна. Они прошли через лесной шатер, и голоса птиц, собирающихся тут на закате, казались ему голосом приснившегося ему озера, в котором соединялись звуки и отражения. Он поднял глаза вверх и увидел там чудесный зеленый навес, отражавшийся в озере его сна. Даже вечерний шум городских улиц доходил до него приглушенным, как бесконечный плеск воды, и этот звук в голове Узеппе соединялся с мерцанием первых звезд.
За ужином голова его клонилась набок: так ему хотелось спать. На следующий день он проснулся лишь после полудня, несмотря на попытки Иды разбудить его. Встав, он не сразу понял, сколько теперь времени. Вдруг он вспомнил о встрече, назначенной Шимо около его шалаша.
Они прибежали туда слишком поздно, около четырех часов. Шимо уже ушел. Поскольку было начало лета, к тому же воскресенье, с утра на пляже побывали отдыхающие: на земле валялись пробки от пива Перони и банановые корки. К счастью, никаких следов пиратов. В шалаше все было так же, как накануне: фонарик лежал на земле, рядом с камнем и свечой. Узеппе не заметил, что со вчерашнего дня длина свечи не уменьшилась. Часы стояли: наверное, Шимо в спешке не успел их завести. Поскольку Узеппе уже умел читать время на циферблате, он понял, что стрелки остановились на двух часах.
Узеппе думал, конечно, — на двух часах дня, но на самом деле часы остановились в два ночи. Он так и не узнал, что Шимо, простившись с ним вчера, в шалаш больше не возвращался. Он провел ночь в исправительной колонии. Кто-то из его городских знакомых донес на него, и Шимо попался в ловушку. Вчера же его схватили в Риме, и сегодня, в наказание за побег, он наверное, сидел в карцере.
Узеппе понятия не имел, как на самом деле разворачивались события. Он с горечью подумал, что Шимо, напрасно прождав их, отправился к началу первого воскресного сеанса. В эту минуту он уже сидел в кинозале, а в шалаш вернется только ночью. Так что сегодня они его не увидят.
Эта мысль болью отозвалась в сердце Узеппе. Не желая находиться в шалаше в отсутствие хозяина, малыш вышел и сел на землю рядом со входом. Красавица, видя его печаль, уселась рядом и сидела спокойно, не надоедая Узеппе, лишь изредка вскидывая голову, чтобы напугать пролетавшую мимо муху.
После вчерашнего происшествия собака вынуждена была отказаться от ежедневного купания, не желая оставлять Узеппе одного на берегу даже ненадолго. Больше того, она старалась, чтобы малыш держался подальше от берега, как если бы вода действительно представлялась ей в виде волка.
Солнце палило, как в разгар лета, но они сидели в прохладной тени шалаша. Невдалеке росли деревья, и с одного из них донеслось одинокое, неурочно раннее пение самца цикады. Должно быть, певец был еще совсем молодым, начинающим, потому что, несмотря на упорство, ему удавалось издавать лишь очень слабый звук, как будто играли на скрипке, на одной струне. По этому звуку Узеппе понял, что пыталась петь та самая, только-только вылезшая из скорлупы цикада, которую Шимо видел пару дней тому назад.
В теле Узеппе со вчерашнего дня еще оставалась усталость, так что не хотелось ни кататься по траве, ни бегать, ни взбираться на деревья, как раньше. Его охватило какое-то беспокойство, заставлявшее переходить с места на место без определенной цели. Беспокойство это не исчезло даже в лесном шатре. Потолок из веток смутно напомнил ему о вчерашнем сне, который сегодня уже почти исчез из его памяти. Он не помнил ни деталей пейзажа, ни снежной бури, ни головок купающихся, ни озерных отражений. Осталась лишь неясная картина водной глади, легкие переливающиеся цвета да певучий шепот, сопровождающий покачивание вод. Все это вызывало у него желание покоя, сна, но он боялся заснуть, когда вокруг не спали.
Видя, что Узеппе необходимо отвлечься, Красавица решила рассказать ему одну историю. Хлопая ресницами, она сказала с грустью в голосе (такими словами обычно начинаются сказки): «Были у меня однажды щенки…»
Она еще никогда ему о них не рассказывала. «Не знаю, сколько их было, я не умею считать, но в момент кормления не было ни одного свободного соска!!! В общем, их было много, и один красивее другого. Один был черно-белый, один — весь черный с разными ушами — белым и черным, а один — весь черный с белой бородкой… Смотрю я на одного — и он мне кажется самым красивым, смотрю на другого — и этот самый красивый! Лижу я одного из них, а другой просовывает мордочку мне под язык. Каждый был самым красивым, это точно! Их красота была бесконечной, вот в чем дело. Бесконечную красоту нельзя ни с чем сравнить». — «А как их звали?» — «У них не было имен». — «У них не было имен?» — «Да, не было». — «А куда они ушли?» — «Куда? Да я не знаю, что и думать. Однажды они исчезли, я их искала, но не нашла. Обычно они уходят, но потом возвращаются… по крайней мере, у моих подруг было именно так… (Красавица, как и ее подруги, была уверена, что каждый следующий выводок был ничем иным, как возвращением предыдущих щенят). Но мои не вернулись. Я искала их, долго ждала, но они не вернулись».
Узеппе молчал. «Один красивее другого!» — убежденно повторила Красавица. Взгляд ее был мечтательным. Подумав, она сказала: «Это нормально. Также происходит и с другими… ну, с нашими близкими. Возьмем, например, моего Антонио, неаполитанца… Конечно, он всех красивей. Однако достаточно взглянуть на моего Ниннуццо, как понимаешь: красивей его нет никого на свете!!»
В присутствии Узеппе имя брата было произнесено Красавицей впервые. Услышав его, он вздрогнул, но потом слабо улыбнулся. Он слушал внимательно. Рассказ Красавицы, который она пролаяла на своем собачьем языке, убаюкивал Узеппе как мелодичная ария, пропетая сопрано.
«И ты, — продолжила Красавица, глядя на него, — тоже красивее всех на свете. Без всякого сомнения».
«А мама?» — спросил Узеппе.
«Мама! Разве есть на свете девушка красивее ее! В Риме это всем известно. Ее красота бесконечна. Бесконечна!»
