Он не придвинулся к ней, только протянул руку. Нежно, одним пальцем Ломакс попытался стереть слезы с лица. Но они все равно текли. Щеки намокли. Она легко прикоснулась к его пальцу губами.
— Я знаю, Гейл пришлось несладко, — хрипло заметил он. Спустя мгновение добавил: — Впрочем, несладко пришлось и Джулии.
Неосознанно, не задумываясь, она вытерла глаза платком — и это движение уже не принадлежало той, другой, мертвой, Джулии.
— Ведь так?
— Нет. Потому что я не она. И не Гейл.
— И ты все время должна помнить об этом?
— Поначалу — да. Но время идет. Люди меняются. Нет, Ломакс, я знаю, знаю, что я не Джулия.
Она снова заплакала. Казалось, что рыдания исходят откуда-то снаружи, что их источник расположен вне ее хрупкого тела. Ломакс не мог видеть ее страданий. Он потянулся к ней. Ему безразлично, что она сделала. Наплевать, что она не заслуживает сочувствия. Он сжал ее руку. Она никак не могла закончить фразу. Ломакс видел, как беспомощно шевелятся ее губы.
— Так одиноко… — наконец вымолвила она.
Он кивнул. Должно быть, это и впрямь одиноко — не быть Гейл и не быть Джулией.
Она подняла глаза:
— С тобой все небезнадежно. С тобой все правильно и хорошо. Ты добрый, ты хороший, и если ты веришь в меня, я начинаю верить в себя сама. Ты делаешь меня доброй и хорошей. Ты спасаешь меня.
Ломакс думал об ее одиночестве. Именно из-за него Ломакса так тянуло к ней с самого начала. Он и сам был таким. С его собакой, детьми, его безумной любовью — именно Ломакс смог бы разделить ее одиночество. А Джулия с ее прошлым, ее проблемами, которые мог решить только Ломакс, с ее красотой — его одиночество могла бы скрасить только она.
Если он оттолкнет ее сейчас, одиночество вернется. Ломакс подумал о будущем, бесконечном и пустом. Он будет смотреть, как дети растут, а сам он стареет. Депьюти умрет, и его место займет другая собака, а затем еще одна. Череда бессмысленных событий. Редкие любовные связи. Когда-нибудь он уйдет в отставку. Дома его будет ждать не семья, как у Берлинза, а все то же одиночество. Унылая, безрадостная перспектива.
— Ломакс?
— Что?
— Разве мы не можем остаться вместе? — Глаза ее потемнели. Она прошептала: — Если мы останемся вместе, этот мир окажется не таким уж и страшным местом. А если расстанемся… Нет, как же мы можем расстаться? Я ведь люблю тебя. Ты любишь меня. Со вчерашнего дня, когда ты еще любил меня, я нисколько не изменилась.
Он покачал головой. Это простое движение забрало все силы — Ломаксу показалось, что проще было бы сдвинуть с места локомотив.
— Нет. Потому что изменился я.
ГЛАВА 35
Поднимаясь в горы, Ломакс словно въезжал в осень. Прекрасные, печальные деревья горели красным и золотым.
Дорога в обсерваторию показалась ему длиннее, чем обычно. После каждого крутого поворота он ждал появления мерцающих куполов, а они все никак не показывались. Наконец он увидел их, но зрелище это не наполнило его, как прежде, радостным предвкушением. Ломакс ничего не почувствовал.
Когда он подъехал к стоянке, она оказалась так заполнена машинами туристов, что он не смог найти место для парковки. Тогда он направился к Фахосу, а затем уже спустился вниз по тропинке. Ломакс встретил знакомую женщину-гида, и та объяснила, что солнечное затмение пробудило интерес к астрономии, а Большой уход солнца сделал обсерваторию весьма популярным местом. Количество туристов возросло вдвое.
Скоро туристы уберутся восвояси. Осень вступит в свои права. Большие красные листья усеют горные дороги, а затем листья побуреют и намокнут, и придется ездить с осторожностью. За осенью наступит зима, и астрономы окажутся отрезанными от мира на целые дни, а то и недели.
Ломакс вошел в кабинет Эйлин Фрайл. Она не ответила на приветствие.
— Ломакс, вы принесли покрывала?
— Принес.
— Наконец-то. Крыло Б, первый этаж, комната номер двадцать.
Она протянула ключ и конторскую книгу, в которой следовало расписаться. Ломакс не стал спорить. Первый этаж считался самым неудобным, потому что, выходя из комнаты, приходилось запирать окна. И все равно туристы забирались в комнаты и умудрялись стащить бумажник, телевизор и даже одежду обитателей первого этажа. Некоторые астрономы запирали окна, даже собираясь в душ.
Ломакс неуверенно прошел мимо стеклянной стены. Никогда не знаешь, кто затаился внутри. Повинуясь внезапному импульсу, он завернул в гостиную.
Добермен просматривал распечатки, каскадом падавшие с его коленей на пол. Рядом стояли две чашки. Одна уже опустела, из другой поднимался аромат кофе. Несколько ученых — некоторых Ломакс не знал — сидели с журналами на коленях или играли в карты на столе. Как бы они ни притворялись занятыми делом, все то и дело поглядывали на окно. Евгений посапывал в углу.
Первым Ломакса заметил Макмэхон.
— Привет, Ломакс, — поздоровался он, словно Ломакс только что заскочил после недолгого сна, проведя всю ночь на Фахосе.
— Привет, — ответил Ломакс.
Добермен поднял глаза.
— Как поживаете? — спросил он.
— Прекрасно.
Ломакс повернулся, чтобы уйти, но Добермен окликнул его:
— Как Джулия? Почему она уволилась?
— Э-э… кажется, она уехала сразу после суда, видимо, в другой штат. Я точно не знаю, — отвечал Ломакс рассеянно, давая понять, что не хочет говорить о Джулии.
— Она даже не устраивает прощальную вечеринку?
Ломакс пожал плечами и отвернулся.
— Я хочу обсудить с вами Ядро Девять. Как можно скорее. Что-то там разладилось. Я собираюсь пересмотреть весь проект. — Добермен говорил решительным начальственным тоном.
— Хорошо, — бросил Ломакс через плечо.
— Вы не больны?
— Нет. — Голос Ломакса звучал безжизненно и равнодушно.
— Вы знаете, что наблюдаете этой ночью?
Ломакс остановился:
— Кто? Я?
— Ну да. Ваше имя вывешено на доске.
Ломакс направился прямо к доске объявлений. Все правильно. Он наблюдает этой ночью, ассистент — Родригес. Неожиданно Ломакс почувствовал возбуждение. Этой ночью он наблюдает, причем с самого большого телескопа, с Фахоса, такого огромного, что можно запросто потеряться в пространствах Вселенной. Последний раз проекту Ядро Девять выделяли время наблюдения много месяцев назад, а уж он, Ломакс, и забыл, когда имел возможность оседлать Фахос.
— С возвращением, — произнес голос позади него.
Йорген. Они обменялись дружеским рукопожатием.
— Как Элисон? — спросил Ломакс.