свой страх перед «Дуйником», оно вернулось сюда, еще само не зная зачем.
Рваным ритмом мерцал изнутри лакированный череп с дырой на месте правого клыка, плясали, оживая, изображения на потолке. Тонули, запутавшись в нитях времени и сновидений, четверо: молодой человек в неполном доспехе, горбатый старик, полудурок-полудура и чародей.
В конце концов, у каждого — свои сны, ведь так? И как узнать, что видят сейчас глаза «железноголового» или «горбратика», почему вдруг всхлипнула, не просыпаясь, «молчаливица», о чем беззвучно рыдает «широкоротый»?
Сейчас а может, завтра или вчера, или одновременно во множестве времен и мест — шестилапому кажется, что он понимает, отчего плачет «широкоротый». Он тянется мохнатой рукой к спящему, но замирает, прислушивается и, вздрогнув, спешит скрыться в тенях.
Так и не дослушав до конца чужой сон.
Фриний стонет и шепчет: не отворачивайся!
Проступают и горят алым старые шрамы на щеках — хотя не должны бы, ведь в тот день, когда Тойра повез его в монастырь Цветочного Нектара, шрамов еще не было.
И Фриния еще не было.
А Тойра — еще был.
Помнишь, Найдёныш? — первое лето в сэхлии, когда Мудрый забрал тебя к Аньели. И пообещал: «Будешь себя хорошо вести и прилежно учиться, где-то в начале Мотылька возьму тебя в небольшое путешествие».
Он выполнил свое обещание и когда настал срок…
Фриний вертится с боку на бок, пытается заслониться от воспоминания, которое таит в себе слишком многое, таит в себе всё. Но на сей раз не удается, и тот день властно втягивает его, врывается в сознание ярким безоблачным небом, запахами чесночной колбасы и жареной рыбы, шелестом ивы на ветру, прохладой речки, разговорами…
Они остановились на пару дней в монастырской гостинице для небогатых путников; ежеутренне выстаивали вместе со всеми молитву к Сатьякалу и выполняли общие ритуальные пляски после нее. А потом шли на берег речки, где Найденыш купался и дрых, сколько влезет, а Тойра и еще один постоялец, низкорослый пожилой монах, рыбалили и неспешно беседовали о чем-то. Сквозь сон — тот, тогдашний, и этот, нынешний, — он слышал обрывки их разговоров: так, ничего особенного.
И вообще ничего понятного.
Вот например:
— Когда вы впервые поняли, что вы — не тот, кем вас считают? — (Это монах, братом Гланнахом его кличут.)
— Всё не так. Одновременно я был и тем, прежним Тойрой, и совсем другим. Это сложно объяснить. И чем больше пытаешься, чем больше громоздишь слов, тем меньше произнесенное выражает суть.
— И всё-таки…
— Ну хорошо. Хорошо. Представьте на минутку, что актер, который играет сегодня мерзавца, завтра — книгочея, послезавтра — купца, — что он вдруг по какой-то причине настолько перевоплощается, что забывает о самом себе. Он искренне считает себя… ну, допустим, монахом. И живет на сцене, ведет себя, как монах. И это длится не день, не неделю — годы.
— С самого рождения, — тихо произнес брат Гланнах.
— Совершенно верно, с самого рождения. А потом он вдруг понимает, что ряса монаха, маска, привычки есть, одеваться, говорить — всё это только одна из его ролей. Может, не самая удачная, но зато нынешняя. Как думаете, что станет с таким актером?
— Ну-у, первым делом он забудет слова или начнет вести себя неестественно… для монаха, разумеется.
— Браво! Вы схватываете на лету, брат Гланнах. Но разве актер, вспомнивший, что он актер, перестанет при этом быть изображаемым монахом?
— Непростой вопрос… Наверное, он станет кем-то большим, чем прежний монах.
— А теперь представьте, что актер вспомнил о том, кем он является на самом деле. Но не в силах покинуть подмостки. Он вынужден, обязан доиграть спектакль до конца. Пусть перевирая слова, фальшиво отвечая на реплики партнеров — но доиграть. Более того, он выясняет, что даже когда спектакль закончится, ему вечно предстоит быть на этих подмостках, только на них и только в этой пьесе. Не самой, доложу я вам, пасторальной из всех возможных, хотя, ради справедливости, добавлю, что и не самой жестокой.
— Тем не менее участь его незавидна, тут вы правы.
«Чепуха какая-то, — думал сквозь сон Найдёныш. — Не бывает так, чтобы театр всё время оставался на одном месте. Чепуха…»
— А теперь представьте, — продолжал тем временем Тойра, — что наш актер знает: если не разнести в клочья задник и не сжечь декорации, все актеры (которые тоже забыли о самих себе и верят, что они — чародеи, кухарки, воины) — все и всегда будут играть один и тот же бесконечный спектакль, только меняясь ролями. Будет совершенствоваться костюм, занавес станет пестрее, бутафорские яблоки по вкусу начнут напоминать настоящие, но по сути ничего не изменится. Представьте себе, что вспомнивший актер совершенно точно знает: если не сломать подмостки, спектакль будет продолжаться вечность. И в конце концов сам уничтожит актеров.
— Вы говорите о страшных вещах.
— Тогда вспомните о том, что осколки души Низвергнутого воплощаются только в Ллаургине Отсеченном. Всегда — под Пеленой, по эту ее сторону. И я готов вам предоставить свидетельства, что большинство людей, помнящих свои прошлые воплощения, тоже прежде жили именно здесь, в Отсеченном. И — ни одной души, пришедшей с той стороны Пелены.
— Кроме вашей, — уточнял брат Гланнах.
— Верно, — после небольшой паузы соглашался Тойра. — Кроме моей.
— Но если вы знаете столько о душах, о посмертии… почему не рассказываете остальным?! Ведь это же колоссальные знания, которые перевернут наши представления о…
— А зачем?
— Чт-то?..
— Если я примусь проповедовать на каждом перекрестке — что изменится? Точнее, если Церковь, Посох и Корона позволят мне делать это достаточно долго — разве тогда Пелена перестанет наползать или исчезнет Сеть? Или, вы полагаете, узнав всё то, что знаю я, люди начнут жить по-другому?
Брат Гланнах молчал, но, кажется, не осуждающе, а растерянно.
— Эй, — восклицал вдруг Тойра, — глядите-ка, у вас клюет!
Такие разговоры в те дни Фриния мало интересовали.
Он дремал и сквозь дрему слышал:
— …а что же мальчик?
— Я намерен его «разбудить». Просто не вижу другого выхода.
«Как же, — думал Найдёныш, сонно ворочаясь с боку на бок, — разбудишь ты меня! Не надо меня будить!…. и делить — не надо».
И засыпал. Почти.
— Но он же сойдет с ума! — доносилось сквозь дрему. Это наверняка, я…
— Я знаю, всё знаю, брат Гланнах. Я знаю, что обычное сознание не способно принять и вместить сознание божественное. Знаю, что Носители, стоит им вспомнить, чьей частью они являются, сходят с ума. Знаю даже, что мальчик, пойдя по чародейской стезе, рано или поздно вспомнит, вспомнит наверняка. И сам он ни за что
