Теперь я, милостивые государи, стою в стороне, пропускаю мимо себя нестройные ряды идей, мнений, постоянно сбивающиеся с ноги, и всем говорю: «Хорошо!» Но мне уже никто не отвечает: «Рады стараться, ваше превосходительство…» Я кончил.
СУДЬБА КНЯЗЯ МЫШЕЦКОГО
(Материалы для третьей книги)По Фурштадтской, мимо решетки Таврического сада, прямо в провал черного Литейного, убегают, фыркая зеленым газолином, грузовики, увозящие на Садовую-2 арестованных генералов, министров, придворных. Пляшет на Невском баба, вся в красном, сама — как костер:
Да, я кухарка, и тем горжусь,
Держу я марку — не дешевлюсь…
Звонок в передней старинного особняка. Бывший министр Кривошеий, продолжая выкрикивать на ходу. «Неправда! Неправда!» — отворил дверь… И отступил: красные повязки — патруль ВЧК:
— Нам, — сказали, — гражданина Кривошеина.
— Кривошеина, — ответил им Кривошеий, — сейчас позову…
Кривошеий поправил перед зеркалом галстук, прошел в следующую комнату, быстро надел пальто и черным ходом сбежал на улицу, пляшущую кострами и вихрями. Перед ним лежал мрачный Петроград 1918 года… Красногвардейцы постояли в прихожей, подождали Кривошеина — не идет Кривошеий. И толкнули двери в гостиную залу.
Навстречу им поднялась барственная фигура господина, гладко бритого, немного смущенного. Холодно и строго сверкали стекла его пенсне, да блестел выцветший придворный мундир.
— Вы Кривошеий? — спросили красногвардейцы.
— Нет. Я только что беседовал с ним. Он пошел отворять двери. Ибо прислуга давно разбежалась. Это вы звонили?
— Та-ак… А вы, простите, кто такие будете?
— Князь Мышецкий, честь имею…
— Ваш чин при старом режиме?
— Тайный советник.
— Звание при дворе имели?
— Церемониймейстер его величества.
— А должность?
— Помощник статс-секретаря Государственной Канцелярии…
Красногвардейцы переглянулись: Кривошеий удрал, а эта птица, видать, тоже контра порядочная. И быстро решили:
— Одевайтесь… пошли!
— Что это значит? Право свободы, право личности…
— Хватит болтать, гражданин Мышецкий!
Вот они знаменитые «Кресты» — тюрьма, куда он домогался чести попасть когда-то. Теперь попал, сам того не желая.
— Я надеюсь, — сказал Сергей Яковлевич, — что, когда Кривошеин вам попадется, вы меня выпустите? Я — заложник, да?
— Надейтесь, — ответили ему. — Эй, Корниенко, забери этого князя-контру в монархический сектор…
Приобщили. В камере сидел уже генерал Петрищев, известный англоман, грыз желтыми зубами набалдашник стэка (за освобождение англомана ратовали теперь немцы). На коленях генерала лежала в раскрытом виде «Похвала глупости» Эразма Роттердамского.
— А, князь, — злорадно прошипел Петрищев. — И до вас добрались большаки? Говорят, вы смолоду немало «оппозиции подпушали». Вот и аукнулось вам днями золотой свободы… Каково?
— Угостите папиросой, — попросил Мышецкий, растерянный. — Я оставил портсигар в доме Кривошеина, он удрал, а меня подкинул!
— Пожалуйста, — согласился генерал. — Первую папиросу вы от меня получите. Но здесь тюрьма, и впредь так: я вам — папиросу, вы же мне — половину пайки хлеба… Идет?
Двери в камеры не закрывались. Монархисты свободно хаживали в «гости». Вышел и Сергей Яковлевич, осматриваясь. Компания подобралась грамотная — от профессоров (с уклоном в монархию) до великих князей (с уклоном в демократию). В камерах было очень мало еды, но зато очень много книг: от Сенеки — до Ленина! Монархисты читали жадно, словно пытаясь разгадать сложный механизм социальных перемен в России. Особенным же успехом пользовалась литература о Французской революции.
