Китайский премьер своей тонкой проницательностью сделал четкое заключение о новом руководстве КПСС: хотя новое руководство Советского Союза отстранило Хрущева от должности, но сами по-прежнему придерживаются курса Хрущева, считая себя сильнее и выше всех».
На этом инцидент, казалось бы, был исчерпан. Китайские представители явно намекали, что за свою выходку Малиновский должен быть отправлен в отставку. Однако маршал благополучно остался на своем посту до самой смерти и доверие Брежнева ничуть не потерял. А это наводит на мысль, что Родион Яковлевич действовал по поручению Брежнева (Чжоу Эньлай в беседе дал ясно понять, что китайская сторона считает: именно Брежнев является настоящим лидером страны, несмотря на все разговоры о коллективном руководстве).
Дорогие читатели, вы можете представить себе, что, скажем, на первомайском приеме 1964 года в Кремле пьяный Брежнев бросается с рюмкой водки к не менее пьяному Малиновскому и радостно кричит на весь зал: «Ну что, Родион! Скинем этого дурака Никиту и заживем как у Христа за пазухой?» Я себе подобного вообразить не могу. Только что Леонид Ильич и Родион Яковлевич очень успешно провернули заговор против Хрущева, а семью годами раньше столь же успешно предотвратили заговор Жукова. Так что у генсека и маршала был большой опыт по этой части. И если бы у них действительно имелась мысль попытаться устроить заговор против Мао Цзэдуна с участием Чжоу Эньлая, то уж договариваться с китайским премьером об этом стали бы никак не на приеме, а где-нибудь в укромном месте и через третьих лиц. Тем более, что Родион Яковлевич пил достаточно умеренно и до беспамятства никогда не напивался.
Думаю, что загадка разрешается просто. После смещения Хрущева Мао Цзэдун надеялся нормализовать советско-китайские отношения, значительно ухудшившиеся в результате хрущевского разоблачения сталинских преступлений и осуждения «культа личности». Но Брежнев, пусть и отказавшись от публичной критики Сталина, совсем не собирался возвращаться к сталинским порядкам и восхвалению бывшего вождя. А хотя бы частичная публичная реабилитация Сталина была одним из необходимых условий нормализации советско-китайских отношений. Но что еще важнее, Брежнев прекрасно понимал, что с китайской стороны прежде всего ожидают возобновления братской советской помощи как в экономической, так и в военной областях, а именно в передаче ракетных, ядерных и термоядерных технологий. Однако Леонид Ильич уже воспринимал Китай как советского геополитического соперника, в том числе и в плане влияния на мировое коммунистическое движение, и помогать ему не собирался. Нормализация советско-китайских отношений Брежневу, в отличие от некоторых других членов Президиума ЦК, вроде Шелепина, не требовалась. Но разрыв надо было устроить так, чтобы его инициатива исходила с китайской стороны и именно Китай можно было представить виновником ухудшения советско-китайских отношений. Выходка Малиновского на приеме была, несомненно, инициирована Брежневым и тщательно просчитана. И документы о китайской реакции, ставшие теперь достоянием исследователей, показывают, что Брежнев и Малиновский достигли задуманного. В Пекине решили, что в Москве никто с ними мириться не собирается и помогать не будет. Но историю с предложением Малиновского Чжоу Эньлаю свергнуть Мао Цзэдуна китайские руководители никак не могли сделать публичной. Поэтому мировая коммунистическая общественность вину за разрыв между Китаем и Советским Союзом возлагала по большей части на китайскую сторону.
Разумеется, увольнять Родиона Яковлевича с поста министры обороны Брежнев и не думал. Наоборот, теперь его сохранение на этом посту было необходимо как ввиду того, что Леонид Ильич не сомневался в его преданности и был благодарен за поддержку при свержении Хрущева, так и для того, чтобы его увольнением не подать ложный сигнал китайцам.
Наталья Родионовна вспоминала:
«В Москве мы жили скорее замкнуто. Слишком напряженной была работа отца. Редкие выходные дни проводили на даче с домашними зверями. Обычно сразу после завтрака папа уходил в кабинет. Его отдыхом была работа над книгой…
В Хабаровске, где мы прожили до 1956 г., домашняя жизнь была многолюдней, чаще приходили гости, играла огромная, как сундук, радиола. Под конец всегда заводили папину любимую “Гори, гори, моя звезда…”, а до нее неизменно звучали украинские песни, вальсы “Амурские волны”, “На сопках Маньчжурии”.
Обычно вечерами, когда отец бывал дома, мы с мамой сиживали у него в кабинете. Тихо, чтобы не мешать папиным занятиям шахматами или чтением. В Москве привычки не переменились, но поменялись книги. Папин стол заняли университетские учебники по физике, исследования по ракетной технике, а в последние 3 года их потеснила история — все, что касалось Первой мировой войны и русского экспедиционного корпуса во Франции, было внимательнейшим образом прочитано».
Еще Наталья Родионовна помнит, что в библиотеке были две книги, которые обычно читают начинающие писатели:
«…выпущенные ленинградской “Красной газетой”, пособия из серии “Что надо знать начинающему писателю”: “Выпуск первый. Выбор и сочетание слов” и “Выпуск второй. Построение рассказов и стихов”. Как ни странно, эти две книжицы с вопросительными и восклицательными знаками на полях, NB и заметками на полях сохранились».
Отец, по ее словам, решающим образом повлиял и на выбор ею профессии филолога-испаниста:
«Только поступив на испанское отделение филологического факультета, я известила об этом родителей, доказывая самой себе свою взрослость и самостоятельность.
Не скажу, что с пеленок мечтала о филологии. Лишь со временем поняла, что мой выбор — Испания — не только верен, но и предопределен судьбой отца. К концу первого курса он подарил мне привезенную им из Испании в 1938 г. редчайшую книгу — прижизненное издание “Кровавой свадьбы” Федерико Гарсиа Лорки, и мне показалось, что моим выбором он доволен. Отец был уже болен, когда я перешла на третий курс. Но первую мою печатную работу — статью в “Неделе” о Лорке в новых переводах — он послал Долорес Ибаррури с надписью по-испански: “Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочь”. И подписался своим испанским псевдонимом — “Коронель Малино”».
В другой раз Наталья Родионовна рассказала об этом эпизоде более подробно: «Когда я принесла папе, уже в больницу, свою первую статью о новых переводах Гарсиа Лорки, он прочел, чуть похвалил, чуть поругал и написал в верхнем углу газетной страницы по-испански: “Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочка”. И подписался: Коронель Малино. Велел положить в конверт и отправить Долорес Ибаррури, Через месяц, уже когда папы не стало, пришло письмо и подарок — том Рафаэля Альберти с трогательной дарственной надписью».
И языки дочь выучила те же, что и отец: французский и испанский. А вот как Наталья Родионовна охарактеризовала литературное творчество отца:
«Дело, которому служил отец, забирало его без остатка, не оставляя времени на воспоминания — жанр преимущественно пенсионный.
…У меня хранится рукопись книги — 11 толстых тетрадей, исписанных ровным, красивым почерком без помарок и исправлений. На первом листе дата — 4 декабря 1960 г., предварительное название “Незаконнорожденный. Часть первая” и вверху пометка: “Примерный план (набросок)”. Одиннадцатая, последняя тетрадь дописана осенью 1966-го. Работу оборвала болезнь, и можно только гадать, как отец предполагал работать над текстом дальше. Но одно ясно: сделанное он считал предварительной работой, первым черновиком. В этом проявились и естественная для него требовательность к себе, и в высшей степени ответственное отношение ко всякому труду, в том числе и непривычному ему литературному. Он считал, что только начинает осваивать его, поэтому никогда не говорил о книге. Если спрашивали, отмалчивался, но иногда, как бы вне связи со своей работой, рассказывал какой-нибудь эпизод, уже написанный или только обдумываемый.
