I
Наконец-то я застал Татьяну Павловну! Я разом изложил ей все— все о документе и все, до последней нитки, о том, что у нас теперь наквартире. Хотя она и сама слишком понимала эти события и могла бы с двух словсхватить дело, однако изложение заняло у нас, я думаю, минут десять. Говорил яодин, говорил всю правду и не стыдился. Она молча и неподвижно, выпрямившиськак спица, сидела на своем стуле, сжав губы, не спуская с меня глаз и слушая извсех сил. Но когда я кончил, вдруг вскочила со стула, и до того стремительно,что вскочил и я.
— Ах, пащенок! Так это письмо в самом деле у тебя былозашито, и зашивала дура Марья Ивановна! Ах вы, мерзавцы-безобразники! Так ты стем, чтоб покорять сердца, сюда ехал, высший свет побеждать, Черту Ивановичуотмстить за то, что побочный сын, захотел?
— Татьяна Павловна, — вскричал я, — не смейте браниться!Может быть, вы-то, с вашею бранью, с самого начала и были причиною моегоздешнего ожесточения. Да, я — побочный сын и, может быть, действительно хотелотмстить за то, что побочный сын, и действительно, может быть, какому-то ЧертуИвановичу, потому что сам черт тут не найдет виноватого; но вспомните, что яотверг союз с мерзавцами и победил свои страсти! Я молча положу перед неюдокумент и уйду, даже не дождавшись от нее слова; вы будете самисвидетельницей!
— Давай, давай письмо сейчас, клади сейчас сюда письмо настол! Да ты лжешь, может быть?
— Оно в моем кармане зашито; сама Марья Ивановна зашивала; аздесь, как сшили новый сюртук, я вынул из старого и сам перешил в этот новыйсюртук; вот оно здесь, пощупайте, не лгу-с!
— Давай его, вынимай его! — буянила Татьяна Павловна.
— Ни за что-с, это повторяю вам; я положу его перед нею привас и уйду, не дождавшись единого слова; но надобно, чтоб она знала и виделасвоими глазами, что это я, я сам, передаю ей, добровольно, без принуждения ибез награды.
— Опять красоваться? Влюблен, пащенок?
— Говорите пакости сколько вам угодно: пусть, я заслужил, ноя не обижаюсь. О, пусть я покажусь ей мелким мальчишкой, который стерег ее изамышлял заговор; но пусть она сознается, что я покорил самого себя, а счастьеее поставил выше всего на свете! Ничего, Татьяна Павловна, ничего! Я кричусебе: кураж и надежда! Пусть это первый мой шаг вступления на поприще, но затоон хорошо кончился, благородно кончился! И что ж, что я ее люблю, — продолжал явдохновенно и сверкая глазами, — я не стыжусь этого: мама — ангел небесный, аона — царица земная! Версилов вернется к маме, а перед нею мне стыдитьсянечего; ведь я слышал же, что они там с Версиловым говорили, я стоял запортьерой… О, мы все трое — «одного безумия люди»! Да вы знаете ли, чье этословечко: «одного безумия люди»? Это — его словечко, Андрей Петровичево! Дазнаете ли, что нас здесь, может быть, и больше, чем трое, одного-то безумия? Дабьюсь же об заклад, что и вы, четвертая, — этого же безумия человек! Хотите,скажу: бьюсь об заклад, что вы сами были влюблены всю жизнь в Андрея Петровича,а может быть, и теперь продолжаете…
Повторяю, я был в вдохновении и в каком-то счастье, но я неуспел договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой заволосы и раза два качнула меня изо всей силы книзу… потом вдруг бросила и ушлав угол, стала лицом к углу и закрыла лицо платком.
— Пащенок! Не смей мне больше этого никогда говорить! —проговорила она плача.
Это все было так неожиданно, что я был, естественно,ошеломлен. Я стоял и смотрел на нее, не зная еще, что сделаю.
— Фу, дурак! Поди сюда, поцелуй меня, дуру! — проговорилаона вдруг, плача и смеясь, — и не смей, не смей никогда мне это повторить… А ятебя люблю и всю жизнь любила… дурака.
Я ее поцеловал. Скажу в скобках: с этих-то пор я с ТатьянойПавловной и стал другом.
— Ах да! Да что ж это я! — воскликнула она вдруг, ударяясебя по лбу, — да что ты говоришь: старик князь у вас на квартире? Да правдали?
— Уверяю вас.
— Ах боже мой! Ох, тошно мне! — закружилась и заметалась онапо комнате. — И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на дураков! И ссамого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то,Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
— Какая Милитриса?
— Да царица-то земная, идеал-то! Эх, да что ж теперь делать?
— Татьяна Павловна! — вскричал я опомнившись, — мы говорилиглупости, а забыли главное: я именно прибежал за Катериной Николаевной, и менявсе опять там ждут.
И я объяснил, что я передам документ лишь с тем, что онадаст слово немедленно примириться с Анной Андреевной и даже согласиться на бракее…
