Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
* * *
…И вот место побоища опустело. Со всех концов померкшей равнины неслись страшные хриплые стоны и призывы о помощи… Дух смерти бесшумно витал над степью. Едва ли не треть половецкого войска ранеными и убитыми полегла в этой сече.
— Наконец-то все угомонились. — Плоскиня хищно осклабился, на миг прикрыл уставшие глаза. Вкушая тишину, не в силах поверить своей удаче, он чувствовал, как бешено стучит сердце и кровь в висках, шее, в груди — тугими толчками, всё чаще и чаще… «Чтоб вам всем на ноже поторчать… Силы небесные! Да я же теперя… богатей самого князя киевского… Токмо нагнись! Подыми злато да серебро, снеси в ладью… Твою мать!»
Плоскиня открыл глаза. Нет, не сон! Те же лю́бые сердцу картины. Он глянул направо, налево, настороженно вслушиваясь, — не раздастся ли шорох, треск ветки, топот копыт иль ещё какие-нибудь звуки. Нет, никого. Тишина, только треск крыльев могильников, не поделивших добычу, да стылое карканье воронья.
— Как думашь, пора? — Оторвяжник Гурда, сжимая в руке кривую половецкую саблю, заглянул в глаза броднику. — Терпежу нет! Гля-ка, добра-то сколь! В зобу дыханье спират… Мать честная! Тут впору княжий паром зачаливать…
— Да семь дён гонять евось, дурака… туды-сюды, як лысого в кулаке, поку сам копыта не бросишь, — глухо гыкнул в рукав Кистень и, поблескивая в сумеречье лихими светлыми глазами, прилип к вожаку: — Нуть, шо, трогаем на «раздел», Плоскиня?
Но тот зыркнул таким взглядом, что варнак только ляскнул зубами и отшатнулся в сторону.
— Я тебе «трону»! «Раздел» ему подавай!.. — Бродник сбил на затылок бобровую шапку; налитые дурной кровью глаза схватили и обожгли всю братию разом. — То, что половецкие псы бежали… то без спору… — прохрипел он. — Назад не сунутся, а вот энти волки́ саблезубые — тут бабка надвое чихнула… Вона за теми ярами — ишь, небо огнём взялось, — то стан ихний, как пить дать. Хрен кому оне отдадуть свою лытку говяжью, кровями умытую! Все видели, тугарин тутось не чаи гонял!.. И евось голов зело поубавилось. Чую, браты, нонче оне залижуть раны, а завтре — чуть свет возвертаются. Всё подберут бритвоглазые, до зёрнышка, ей-Бо…
Плоскиня вдруг поймал на себе внимательно прищуренный взгляд Кистеня и насторожился. «Как в степь выйдем, держи его пред собою, волка́», — зарубил он для себя и тут же с лихорадочной радостью выдал:
— А посему времечка на «гы-гы» и «ху-ху» у нас нет, Кистеня… Как нет у нас права и под вражий булат свои буйны головы подставлять. Времени у нас — кукиш! Токмо красный[99] товар урвать из ханского обоза… Стащить к реке, и к бесу! — подале от энтого бережка… Смертью от него прёт за версту.
…И снова они хоронились до сроку в перешептывающихся камышах. Кормили до крапивного зуда ненасытное комариное племя. Ждали потёмок, с тревогой вглядываясь в багровые вспышки, которыми трепетало небо, отражая пламя татарских костров. Тёплый закат сулил погоду. Степь пахла кровью, золой и кизячным дымом.
…Когда окраина неба на востоке отпылала багрянцем и срезанная горбушка месяца скрылась за облаками, Плоскиня вынул из ножен прямой галицкий меч и кивнул своим:
— Двинем, браты.
* * *
Им повезло. Ночь выдалась тихой. Накалённая тишь вздрагивала и пугалась, разнося по холмам и оврагам лишь хриплые стоны, мольбы и невнятное бормотание умирающих.
Голодное шакальё, сбившись в кудлатые своры, рыскало среди трупов, грызлось между собою, чавкало человечиной, жадно лакало кровь и злобно рычало, дыбило шерсть, оскалив клыки, когда торжество их пиршества нарушали идущие во тьме мародёры[100].
До ханского обоза доторкались скоро. Шли прямиком, не сворачивали — прямо по мертвякам, по спинам и головам — боялись не успеть.
…Рылись, лапали наощупь и взваливали на плечи поживу — быстро, но с толком, под зорким оком вожака. Вскоре все четыре лодки были под завязку полны ханским добром: тут тебе и мешки с собольими шубами, и расшитые жемчугом сафьяновые сапоги, и парчовые халаты, и китайские шелка, и оружие с золотой насечкой, и два ларя с самоцветами.
За широкой спиной бродника послышалось шушуканье у разбитой повозки, звяк ножен и торопливые шаги. Хрипатый голос неуверенно просипел:
— Струги полны до краёв, Плоскиня! Могёть..?
— Не «могёть»! Ты ещё на собачьей мозоли погадай, Гурда, или на свином пятаке! Ежли жадить будем — хапнем лишка… вместе со всем добром на дно канем.
Главарь злобно шикнул на замявшегося Гурду. Потянул ноздрями воздух и, прищурив глаз, процедил:
— Чума на ваши головы… Зажрались! Нам бы ноги свои унести… Чую, изменой преть.
— Эт точно, Плоскиня… Кой-кто зажрался.
Бродник узнал этот глухой, злобный голос. Желваки буграми заходили под щетиной вожака. Мгновенье — и он слышал только тяжёлые, будто каменные удары собственного сердца и внутренний голос: «Проворонил, дурак, своё счастье!.. Спину зачем показал?..»
— Брось меч!
Плоскиня в бессильи заскрипел зубами, почувствовав, как остриё холодной стали коснулось его оголённой шеи. Надеясь на шальной случай, он нехотя разжал пальцы: тяжёлый обоюдоострый меч брякнул у его ног.
— В сторону! Я сказал — в сторону! Пшёл!
Плоскиня взял вправо, остановился. Широкие ноздри его зашевелились, взгляд непримиримо скользнул по иуде[101].
Бродник видел, как Кистень, не спуская с него ненавидящих глаз, нагнулся и подобрал оружие.
— Ну, вот и всё… — клокочущим голосом прошипел он. — Край твой настал, Плоскиня. Теперь мой черёд стаю водить. Верно, браты?! А ты сдохнешь здесь, чем худо?..
— Сукин ты пёс!.. — Бродник харкнул в лицо изменника. — Врёшь, жабёнок! Врёшь, чумазлай… Я-ть сдохну — пусть! Давай, руби… Но знай, я ж тебя и на том свете сыщу, мразь ползучая!..
— Но-о-о!.. — как задушенный, захрипел Кистень, замахиваясь мечом.
В следующий миг у виска Плоскини просвистела стрела. Он вздрогнул. Кистень выронил меч, схватившись руками за лицо, зашёлся в безумном вое. Из его левого глаза торчал оперённый конец стрелы. Сделав шаг, он рухнул на вытоптанную траву, как мешок с песком.
…За спиной раздались чужеверные крики, и стрелы с жалящим визгом смерти посыпались из темноты.
Вся шатия лишилась рассудка, как только осознала, что попала в ловушку.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
