25) «Ваше же заключение не верно». Такими словами Вы заканчиваете письмо. Кратко, решительно, но не убедительно.
Уважающий Вас
А. Деникин»
Итак, еще раз четко сформулировано кредо Деникина-историка, Деникина-писателя, Деникина-военачальника… и — прежде всего и превыше всего, поскольку этим объединяются все перечисленные жизненные роли — Деникина-человека: говорить правду — и овеянную славой, и отравленную горечью. В сущности, именно здесь причина и непонимания, и критических замечаний, и неприятия, в основе своей, пожалуй, рождавшегося инстинктивно, до всякой мотивировки, — со стороны «оппонентов»: лукавого Лукомского, с его принципом «писать правду, но не всю правду» (и вопросом, заданным Антону Ивановичу в период работы над собственными мемуарами: «Описывая начало Добровольческой] Ар[мии], я очень колебался, коснуться ли, или нет, трений между Ал[екс]еевым и Корниловым. Но свидетелей было слишком много, не исключая того же историка Милюкова; все равно опишут. Решил осторожно, но коснуться. Как Ваше мнение?» — вопросом, который для Деникина просто не мог бы возникнуть!), — и увлекающегося Краснова, о первом знакомстве с которым, тогда еще военным корреспондентом газеты «Русский Инвалид», направляющимся на театр боевых действий в Маньчжурию, Деникин вспоминал через много лет:
«Статьи Краснова были талантливы, но обладали одним свойством: каждый раз, когда жизненная правда приносилась в жертву «ведомственным» интересам и фантазии, Краснов, несколько конфузясь, прерывал на минуту чтение:
— Здесь, извините, господа, поэтический вымысел — для большего впечатления…»
Различие во взглядах на то, что и как нужно запечатлевать для истории, помешало Краснову и увидеть, если угодно, «положительных героев» «Старой Армии» — незаметных строевых офицеров, тех, кто через несколько лет, когда описанный Деникиным период сменится страдой Мировой войны, совершит геройские подвиги и станет затем под знамена Белого движения, и тех офицеров старшего поколения, кто воспитывал будущих героев, несмотря ни на какие трудности быта, ошибки государственной политики и прочие «теневые стороны». Только предвзятостью можно объяснить, что Краснов не разглядел, как Деникин воздает должное (а подчас и отзывается с нескрываемой симпатией) Мищенке и Мевесу, Завацкому и Драгомирову, Великим Князьям Николаю Николаевичу и Сергию Михайловичу, тем безымянным полковникам, которые вместе с ним «майн-ридовским» рейдом прорвались через всю страну, охваченную безумием 1905 года… В каком-то смысле «положительным героем» книги можно считать и… ее автора (вспомним пушкинское: «В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов», — хотя все, что мы знаем об Антоне Ивановиче, не допускает и предположения, что он сам ощущал себя таким «героем») — с любовью к правде сочетающего и любовь к Армии — не абстрактному, отвлеченному понятию, а к живым людям с их достоинствами и недостатками.
Эта же любовь проявилась и в книге, вышедшей годом ранее, о которой мы пока умалчивали, поскольку на общем фоне биографии Деникина она с первого взгляда кажется несколько неожиданной, — в сборнике рассказов «Офицеры».
* * *
«По-видимому, случайной стороной деятельности виднейшего из участников белого движения» было названо появление беллетристических произведений Деникина в редакционном предисловии «левой» эмигрантской газеты «День», перепечатавшей фрагмент одного из рассказов (Деникин упорно продолжает именовать их «очерками»), «не подвергая эту книгу художественной оценке», хотя и отмечая «цельность примиряющего чувства и психологической выдержанности», которые как будто должны быть отнесены к разряду художественных удач автора. В целом критическая интонация приведенной характеристики, пожалуй, не выглядит неожиданной именно потому, что неожиданным стало для многих само обращение генерала к беллетристике: ряд военачальников, первым из которых, конечно, следует по праву считать автора многочисленных увлекательных романов Краснова, уже составил себе имя в художественной литературе (Н. В. Шинкаренко — «Н. Белогорский», Г. В. Гончаренко — «Юрий Галич»…), выступая в печати более или менее успешно, но в любом случае успев завоевать своих читателей и поклонников; выступление же в роли молодого беллетриста — заслуженного генерала Деникина и впрямь могло вызвать удивление.
Еще сильнее оно должно было быть у тех, кто составил бы представление о литературном стиле и способностях Антона Ивановича по цитированной уже нами книге Василевского-Не-Буквы, опубликованной за четыре года до этого и содержащей критический разбор первых двух томов «Очерков Русской Смуты», причем критику нельзя назвать иначе, как уничтожающей. «Генерал А. И. Деникин — хороший оратор. Речи его, приведенные на страницах книги, несколько театральны, но ярки, образны и убедительны», — признает He-Буква, чтобы немедленно обрушиться на автора «Очерков»: «Но писатель А. И. Деникин — плохой. Книга его написана тускло, без таланта и без умения. Материал расположен бессистемно, книга загромождена длиннотами и повторениями. Чтобы разобраться в материале, приходится расчленять беспорядочно связанное и соединять разбросанное»; «Книга А. И. Деникина — раньше всего, изумительно бестемпераментная книга. У автора нет лица. Никак не определить, что любит, что ненавидит, какому Богу молится этот человек»; «У автора нет вкуса к деталям, он не чувствует, что именно здесь, в этих маленьких штришках гораздо больше, чем во всех его рассуждениях, отражается подлинная жизнь высоко интересной эпохи, подлинный аромат, настоящая музыка революции (заметим в скобках, что вряд ли что-либо было в действительности так чуждо Деникину, как эта претенциозная «музыка революции», явно заимствованная из бесстыдно-демагогической статьи А. А. Блока. — А.К.). Автор предпочитает отдавать свое внимание длинным и тусклым рассуждениям, и отдельные детали, «изюминки», приходится лишь разыскивать, вылавливать в разных местах многотомной книги». Основываясь на таких отзывах, их «героя» еще можно представить в роли мемуариста или историка (хотя результат и в этом случае должен был быть удручающим), но уж пробовать силы в художественной литературе и тем более публиковать плоды своего вдохновения ему не следовало бы ни в коем случае.
К счастью, все цитированное неправда, — и суждения He-Буквы оставляют выбор лишь между двумя возможными их первопричинами: абсолютной глухотой как литературного критика или предельной степенью ангажированности, рабским усердием в зарабатывании себе «возвращения» из кратковременной эмиграции (в том же году, когда в Берлине вышел его антиденикинский памфлет, Василевский переехал в СССР). На самом деле, уже в «Очерках Русской Смуты» непредвзятый взгляд сразу же различит и индивидуальность стиля, и его эмоциональность, и склонность подмечать незначительные подробности, характерные реплики, и — не притянутую искусственно, но вполне органичную для автора — потребность подытоживать подробное изложение событий или свои рассуждения лаконичным и запоминающимся выводом, ярким образом, энергичной завершающей фразой… Что же касается рассказов Деникина, — предоставим судить об их литературных достоинствах литературоведам, а прежде всего — читателям, но при любых оценках нельзя отрицать, что «Офицеры» — не беллетризованная публицистика, а именно художественное произведение, что написана книга уверенной рукой, что ее автор умеет создавать достоверные и жизненные, лишенные ходульности образы, вызывать сочувствие к своим героям, что и такие важные показатели стиля, как способность построить живой диалог, охарактеризовать действующих лиц одной-двумя репликами, также присущи Деникину-беллетристу. Более того, его обращение, а вернее — возвращение к уже испробованной беллетристической форме для внимательного наблюдателя отнюдь не было странным, коль скоро даже в первый том «Очерков» Антон Иванович включил (глава XXV) фрагмент, снабженный авторским примечанием: «Я облек картину армейского быта в форму рассказа. Но всякий малейший эпизод, в нем приведенный, есть реальный факт, взятый из жизни», — и полностью вошедший под заглавием «Пролог» в сборник «Офицеры».
